На высоко болтавшейся лестнице висели агенты и Чмотанов. Заместитель Барашков сорвался и тяжело ударился о землю. За ним просвистел чмотановский ботинок.
Сельповский сторож Аггеич сорвал с плеча неразлучную двустволку и прицелился в выпуклое брюхо вертолета.
— Бей, Аггеич! Уйдут, бей Христа ради! — кричал у него над ухом безоружный инструктор ДОСААФа[39].
— Дык у меня в одном стволе — соль, а в другом горох! — по-бабьи причитал Аггеич, не отрываясь от приклада.
— Да не тяни ты! Огонь! — скомандовал побледневший инструктор и рубанул воздух рукой.
Аггеич нажал на спусковой крючок.
Грянул почти пушечный выстрел. Вертолет крутануло в воздухе. Лестница оборвалась, посыпались люди, и — расторопные официанты из ресторана «Дорожный» поймали Ваню Чмотанова на растянутое полотнище переходящего Красного знамени[40].
— Огонь! — снова скомандовал полковник запаса, и сторож Аггеич всадил горох в моторную группу вертолета.
Машина ринулась к земле. Грянул взрыв.
В стороне от дороги взвилось пламя над грудой продырявленной фанеры.
— Так их… мать! — ахнул председатель. — Будут знать, как нашего Ленина воровать!
Доблестных зенитчиков окружила толпа. Им жали руки, пытались качать. Аггеич самодовольно крутил ус и кричал: «Знай наших!»
Заграничный стервятник догорал в поле.
…Ваня Чмотанов со строгим лицом, вытянувшись в струнку, лежал на алом полотнище. Люди жались к нему все ближе, держались за края знамени.
Осторожно положили рядом с Ваней оброненный ботинок.
Барашков прикладывал снег к раздувшемуся носу.
— Ладно, пошли обратно, — сказал он. — Просчитались акулы капитализма. Впредь будем бдительнее.
— Заступник ты наш родной! — причитала баба в телогрейке, протягивая к Ване руки. — Веди нас! Будем холод и голод терпеть, только не серчай на нас! Превозмоги недуг свой!
Ваня, пришедший в себя, слабо улыбнулся и, превозмогая чудовищную головную боль, взял под козырек.
* * *
— Аркадий, — сказал Чмотанов. — Мне пора соскакивать. Подыщи машиниста на станции, скажи: надо ехать в Разлив[41]. Или как сумеешь, но чтоб паровоз был. Сегодня ночью я отбываю.
— А я? — тоскливо протянул Аркаша.
— А ты останешься здесь в качестве Чрезвычайного и Полномочного Комиссара! Мандат выписать?
— Мы можем и без мандату кровя пускать кому следовает, — презрительно усмехнулся Аркаша и расправил плечи. — Ну и тряхну я их в тереберину мать, пусть знают, кого потеряли. Хошь, речь скажу, когда отъезжать будешь? «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам…»
