— А что в нем-то?
— Сувенир, Маняша, стомиллиардный.
Ваня залез на печку, разгреб кучу подшитых валенок и луковой шелухи. И спрыгнул с чемоданчиком.
— Гляди, Маняш.
Молния заедала, Ваня долго дергал металлический хвостик. Маня смотрела выжидающе. Наконец, крышка освободилась, и женщина заглянула. И обомлела. В чемодане на вате лежал обыкновенный череп. Ваня смотрел тупо.
Маня перекрестилась.
— Так, так… — прохрипел Чмотанов. — Вот, значит, какой прах бывает…
В желтоватую корку воска, окружившую череп, встыли щетинки. В глазнице лежал некрашеный деревянный глаз. Тоскливо торчал фаянсовый носик от чайника. Ваня вытащил гофрированное картонное ухо.
— Мощи, значит… Вот те и миллиарды, Манюшка…
— Вань! — тревожилась подруга. — Или теперь по кладбищам шаришь?
— Да-а, святыня. — Он вынул череп и бессмысленно вертел в руках. И в затылке увидел аккуратную дырочку.
— Это как же?.. То есть, конечно, стреляли… Только вроде бы спереди…[26]
Ваня расстроился. Зуб разболелся сильнее.
— Налей, Манюш, стопку. Что же это.
Чмотанов выпил и сидел долго, задумчиво хлопая челюстью черепа на пружинках.
— Темное дело, история. Маня. Что там, зачем — непонятно нам.
В дверь постучали. Ваня скрыл череп одеялом, глянул в окно. У крыльца топтался Аркаша, дружок верный.
— Открой, Мань.
Друзья обнялись и выпили. Горчило во рту, не столько во рту — на сердце.
«Опять по карманам, — с досадой думал Ваня. — И когда это кончится…» Но прислушался к рассказу Аркашки.
— Да мы, Вань, через чердак пойдем. Я смотрел, доска одна ходит, вынуть и вниз. Ты не думай, дело верное. И на Кавказ. А попозже Маньку выпишем.
— Это мы обдумаем, Аркаша. Налей-ка, Мань. — И крякнул: — Ох! Зуб дернуло!
— Дай-ка платком перевяжу, — засуетилась Маня. — Спиртом пополощи, уймется…
Друзья пошли осматривать местность, чтобы решить, работать в сберкассе или нет.
— Ванюшка! — окликнула Маня вслед. — А … с костью что делать-то?
— А! — махнул рукой Чмотанов. — На печку сунь.
* * *
Несмотря на будний день, улицы Голоколамска на глазах закипали возбужденной толпой. Милиция жалась к отделению, неуверенно прикрикивая издали:
— Шли б работать, чего по-пустому языками трепать!
— И тут встал он и говорит: хватит народ притеснять! Одних буржуев, говорит, скинули, теперь вы, говорит, на шею сели.
— Точно, точно. Чтоб, говорит, всех министров к завтрему в слесаря отдать.
— Так что ж, воскрес, значит? А в Бога-то не верил!
— Дурак! Он-то, афей, десяти праведников стоит!
