Кривокорытов кончил, и в наступившей тишине отчетливо проступила пальба.
— Что это? — спросили в толпе.
— Кое-кому теперь не поздоровится! — раздался истерический крик. — Мы не дадим в обиду нашего Ильича!
– Впегед, товагищи! — обрадовано воскликнул Кривокорытов.
Толпа хлынула к выходам.
Актер, пятясь, приподнял крышку служебного входа. Торопливо шагнул — мимо ступеньки — и с грохотом провалился в подземелье. Тяжелая лепешка чугуна, захлопнувшись, долго гудела над лежащим в беспамятстве самозванцем.
* * *
Генерал Глухих сразу разгадал маневр генерала Слепцова, двинувшего танки в столицу. «Ага! Вот тебе и хунта! Врешь, не проедешь!» — подумал он, но позвонил на всякий случай Слепцову.
— Что-то ты поехал. Григорий Борисыч, — медовым голосом спросил он.
— Генсек лично приказал, — уклончиво ответил Слепцов.
— А мне вот почему-то не приказал! — радостно засмеялся Глухих.
— Значит, не та фигура…
— Да? Ну, будь здоров, Григорий Борисыч.
Глухих выдвинул фланги и ударил на дивизию Слепцова, охватывая ее с северо-востока и юго-запада. Завязался тяжелый, изматывающий бой.
— Пекин дайте! Пекин! — кричал Генеральный секретарь в белый правительственный телефон.
— Соединяю, — безучастно отозвалась телефонистка.
— Алле! Это кто?
— Сяо-сяо? Фай дунь фо?
— Это я, Москва! Фео жень чин чи!
— Кто говолит?
— Москва, Генеральный секретарь! Дайте председателя Мао[24]!
— Пледседатель занят. Звоните на длугой неделе.
— Нельзя! У меня тут государственный переворот!
В трубке затихли. Слышны были посторонние разговоры и споры по- китайски.
— У вас пелеволот? — отозвались из Пекина.
— Да!
— Плосили пеледать: так вам и надо. — И в трубке щелкнуло.
— Предатели! — взвился Генеральный секретарь. — Все предали! Все пропало!
Он оторвал трубку и топтал ни в чем не повинный телефонный аппарат.
Бросился вон.
«К Ульбрихту[25]!» — стучало в висках.
* * *
Ваня Чмотанов, кряхтя и зевая, почесывая богатырскую волосатую грудь, просыпался рядом с Маней на жаркой перине. Натоплено было ужасно, во рту еле шевелился язык, высушенный самогоном. Он слез с кровати и босой вышел в сени. На лавке стоял заботливо приготовленный ковш с ледяным огуречным рассолом.
— Хорошо! — ухнул Ваня, выпил — и схватился за щеку. Чудовищно заныл зуб.
Встала подруга и готовила самоварчик.
— Мань, — оглядывался Ваня, — а чемоданчик где мой?
— Чемоданчик-то? Помню, помню, спрятала… вон на печке-то, под валенками пошарь.
— Забыл сказать, Мань, чтоб, наоборот, на холод вынесла. Как бы не запахло…
