За отплытием следила фрау Штольц с веранды дирижерского дома, приложив ладонь козырьком ко лбу. Когда-то и она была музыкантом, флейтисткой, она еще помнила волнение, охватывавшее ее перед выходом, и страх — словно перед змеей, которую предстояло околдовать и обезвредить звуками. И однажды судьба ее вознаградила: в глазах первой скрипки, злющей и острой на язык, Штольц увидела слезы любви и печали… что же она тогда играла… ах да, Телеманна, его трио… Заметил ее и Грегор, и с тех пор все пошло кувырком. Дирижер, впрочем, тогда совсем молодой, любил кувыркаться утром в постели. Потом он сидел в позе лотоса, пил кофе и уходил в кабинет. Уезжал на репетицию. И так постепенно она отошла в нишу жизни, благоустроенную, сонную. Однажды она спохватилась, что время проходит, что она сделалась слушательницей, и только. Но не могла оторваться, расцепиться. Дети почему-то не родились.
Вкусив мужественности положения — они плыли, несомые стихией ветра, — им захотелось бури и драмы. «Вот что уничтожает всякую лень, — сказал себе Клаус. — Вот почему Штеттер такой энергичный и ловкий!»
— А он, мятежный, ищет бууури, как будто в буре… — запел Клаус, но не успел.
— До, до, до! — закричал Меклер, не понимая слов, но догадываясь о мелодии. — Вы фальшивите, дорогой друг! Э, да у вас нет слуха!
И он напел мелодию звонко и ясно. Пораженный Клаус воскликнул:
— Вы знаете этот романс?
— Нет! Но я знаю логику музыки! И ваше удивление говорит, что я угадал, не так ли?
Меклер был доволен, словно после особенного успеха, — ибо Доротея не сводила с него глаз. Кораблик скользил, напряженный, поскрипывая снастями. Со свистом взрезая воздух, их обогнал, тяжело махая крыльями, лебедь. В воздух взметнулось продолговатое серебристое тело и шлепнулось к ногам Клауса. То была огромная форель, испугавшаяся чего-нибудь — тени ли судна, или птицы. Мгновение она оставалась неподвижной, оглушенная ударом о палубу, и Клаус схватил ее поперек туловища двумя руками и держал, не зная, что делать дальше.
— Кладите в ведро! — закричал капитан.
Раньше, чем ведро подоспело — его уже подставлял дирижер, как форель пришла в себя и неистово извивалась, выскальзывая из рук пассажира, и тот не мог ее удержать. Освободившись, рыба ударила хвостом, подпрыгнула и свалилась за борт. Ошеломленный Клаус стоял с протянутыми руками, выпучив глаза, покрасневший от неудачи. Нора захохотала, мужчина взглянул на нее с мольбою, и она показала ему язык. Доротея отнеслась к происшествию со вниманием, а уж язык Норы показался ей совсем красноречивым: не обозначал ли он нечто такое, о чем она не извещена?
