– А я хочу повидаться с племянницей, – сказала Каши. – С того времени, как я в последний раз ее видела, минуло уже два года.
Я вообразила миниатюрную копию Каши с мягкими кудряшками и большими глазами.
– А ты что будешь делать? – спросила у меня Мандар.
Я представила себе мой дом в Барва-Сагаре, и мои глаза невольно наполнились слезами.
– Просыпаться рядом с сестрой, – сказала я, – и слушать о том, что случилось за четыре месяца, пока меня не было дома. А еще я хочу увидеть новую резьбу папы.
– Он столяр? – спросила Мандар.
– И художник. Это он вырезал статуэтку Дурги, которую повредила Кахини.
Уже некоторое время никто из нас и словом не обмолвился о Кахини. Причина этому была сходна с той, почему большинство из нас не пытались вообразить себе, как сложится наша жизнь, если мы каким-то чудом разбогатеем и сможем покинуть дурга-дал. Какой смысл в этих фантазиях?
– Стыдно, что она так близка рани, – сказала Мандар. – Готова спорить, что сейчас Кахини сидит у нее в покоях.
Мы не видели ни рани, ни Кахини весь день после того, как Сундари сказала, что до конца дня мы можем отдыхать.
– Через десять дней мы будем среди людей, которые слыхом не слыхивали о какой-то Кахини, – заверила нас Каши.
Вот только вышло все по-другому.
На следующий день, когда мы собирались отправиться в храм Махалакшми, Сундари отозвала меня в сторону и сказала:
– Спасибо, что сама вызвалась. Я знаю, как тяжело быть вдалеке от своей семьи, поэтому я очень ценю твою жертву.
Я понятия не имела, за что она меня благодарит.
– Что?
– Ты вызвалась остаться с рани во время Дурга-пуджи. Кому-то все равно пришлось бы остаться. Очень мило с твоей стороны, что ты добровольно вызвалась. Рани очень тебе признательна.
Я почувствовала, как кровь приливает к моему лицу.
– Нет, но я…
Сундари ожидала, что я скажу дальше.
– Разве ты не согласилась?
Кахини опять меня перехитрила. Больше всего на свете мне хотелось остаться со своей семьей на время Дурга-пуджи. Но если я сейчас честно об этом скажу, я разочарую рани. Я ощущала сильнейшее давление в своей груди, когда принимала решение.
– Я с радостью останусь, – молвила я.
На протяжении следующей недели я наблюдала за сборами дургаваси. Все отлично понимали, что сделала Кахини, но именно я приняла решение и скрыла правду, не желая расстраивать рани. Часть меня жалела, что я смолчала. В ночь накануне отъезда это чувство усилилось до такой степени, что вот-вот грозило вырваться наружу.
