— А он?
— Он ушел. Просто ушел. Спросил, этого ли я хотела.
— А ты хотела этого? — теперь Саша обводила взглядом комнату, все так же избегая смотреть в глаза Глаше.
— Нет, — от окна к плите, за спиной няни Самарского. — Не знаю, — поверх ее головы, в сторону двери. — Не знаю, Глаша, я ничего не знаю! — обратно к окну, а потом с мольбой прямо на Глафиру. Будто она могла знать. — В последнее время, у нас все сложно. Очень сложно. Иногда — слишком сложно, и дело ведь не только в Диме.
— А в чем? — Саша удивлялась тому хладнокровию, с которым Глаша вела свой допрос. Хотя, именно поэтому, ей скорей всего и было настолько легко открывать душу. Жалей ее Глафира или ругай, Самарская давно бы вновь сменила слова на слезы, а сейчас хотелось именно говорить.
— В нас. Он устает, я раздражаюсь, мы ругаемся. Я злюсь на себя, раздражаюсь еще больше, мы снова ругаемся, и так по кругу. Но самое ужасное… — очередной вздох показался самой Саше слишком тяжким. — Я думаю… Глаша, может так лучше?
— То, что он ушел?
— Да.
— Кому?
— Нам. Может, это правильно?
— Я надеюсь, ему ты это не говорила? — как бы бесстрастно Глаша не выглядела, ее сердце обрывалось на каждом слове девушки напротив. Все сказанное звучало для нее абсурдно. Начиная от причин ссоры, заканчивая мыслями о правильности ухода Ярослава.
— Нет.
— И то славно, — оставив в покое свою чашку, Глафира встала, обошла стол, опустилась на соседний с Сашей табурет. — А теперь слушай меня, малышка. Это все глупости. Ты совершила глупость, он тоже погорячился. Такое бывает. У всех. Но это не повод впадать в крайности. Вы нужны ему, а он вам. Ты не сможешь без него, а он без тебя. Понимаешь?
Саша кивнула.
— Ты пыталась с ним поговорить?
— Мы говорили, — Саша вспомнила их единственный разговор по телефону, двухдневной давности и непроизвольно поежилась. Она успела забыть, насколько Самарский умеет быть по — деловому холоден, насколько он умеет быть холоден к ней. — Но я не… Мы говорили не о том.
— А о чем? — не сдержавшись, Глаша хлопнула в ладоши. — Как можно было говорить не о том?
— Он бы не дал мне… Это Ярослав, Глаша. Он бы не дал мне и слова сказать, ему не нужны мои извинения.
— Конечно, не нужны, Сашенька. Ни ему, ни тебе. Извинения никому не нужны. Нужно понимание — ему — что ты не считаешь его циничным уродом, а тебе, что он услышал тебя.
Саша скривилась, осознавая, что Глафира сто раз права. Именно так, в сущности, она и обозвала Ярослава. Константин Львович был когда‑то самым настоящим циничным уродом.
