— Давно ждем, курьера за тобой посылать хотели.
— Я знал, ребятушки, да нельзя было раньше., На рабфаке задержали. ГПУ их забери!.. Потом на курсы надо было забежать. Потом, потом… Ну, да ладно, давайте начнем.
Он уселся на чурбаке. Костры вспыхнули. Небо посинело. Город, казалось, уходил в даль. Над кострами образовалась, как бы синяя палатка.
Пока ребята разжигали костры, Колька уничтожал булку, ел вкусно, будто целую неделю не едал.
— Разожгли? Ну, вот… садитесь и не бузи. Он обтер крошки с губ и начал.
— И так, ребята, начинаем. Какую тему хотите?
— Ты о себе расскажи. Ты хотел досказать, как тебя с приисков выгнали.
— Интересно послушать о твоих сартамарталях по разным местам, всяких гадостей, поди, нахлебался?
— Может другую тему возьмем, более интересную. Тем много: про пионеров, про города, про заводы, или про другие государства, про ким, — о чем угодно можно.
— Нет, про это… Это интереснее, пожалуй. Разные блюда лучше, — политикой оскомину набить можно.
— Ну, ладно. Слушайте.
Ребята приготовились. Вожатый начал так.
Вы уже знаете о том, как меня с приисков вышибли; как мы ехали с больным отцом, раздавленным в забое; и как нас догнал Мухтарка за прииском.
Теперь буду продолжать:
— Отец мой умер в дороге, — до станции не доехал. Похоронили мы его в шахте около дороги. Не до могилы было… В старую шахту пришлось спустить отца-то и хворостом сверху завалить, чтоб вороны глаза не выклевали.
— Эх, отец, тут тебе — и вечная память…
Приехали на станцию и вытряхнулись из телеги на платформу, — чужие всем, безденежные. Осень началась, — грязь, слякоть. Эшелоны с солдатами, в разные стороны бегали. Сторожа, кондуктора — суетились с красными фонариками. Освещали згу, тряпки, шинели. В воздухе пахло чем-то, не понимал я тогда, чем пахло и только теперь понял, что пахло революцией. Мать измоталась, заболела чахоткой. А мы с Мухтаркой куски собирали. Плохо тогда давали. Иной раз дадут подзатыльника, так домов десять без оглядки пробежишь. Раз пришли с Мухтаркой к даче-особняку, думаем: «Вот тут нам подадут»… Я уж шапку подставил, и Мухтарка на задние лапы уселся перед окном и хвостом пошевеливает. Потом потихонечку заскулил — будто нищий божественную литургию затянул. Ждем. Окно раскрылось и целое ведро кипятку упало на моего бедного Мухтарку. Он завыл; закружился на месте, словно мягкий человек выпал из окна и придавил его. Смахнул я тогда слезинки у себя и у Мухтарки и повел его на станцию.
