— Значит, тоже казак?
— А то как же? Стало быть, давай знакомиться. — И Венькина ладонь хрустко затрещала в широкой руке пришедшего. — Данила Денисов.
— Якушев Вениамин.
— А ты чего такой смурый?
Вениамин вгляделся в его широкое лицо, в зеленые глаза с пляшущими в них искорками и вдруг осунулся, посуровел, замкнулся. После долгой паузы, трудно отрывая каждое слово от себя, произнес:
— Жена у меня погибла. Час назад человек с фронта разыскал, чтобы сообщить.
— Постой, — нахмурился Денисов, — а может, путаница какая вышла?
— Если бы путаница. Сержант из той части черную весть привез.
Денисов, успевший налить себе полрюмки спирта и разбавить его водой, накрыл ее огромной, в рыжеватых волосках, ладонью.
— Та-ак. Значит, пить не будем, — пробасил он разочарованно, но Якушев решительно коснулся его руки:
— Нет… Наоборот, выпьем, а мне так чистенького налей, станишник.
— Одобряю, — хмуро пробасил Денисов и после небольшой паузы спросил: — Она — что же? На фронте с тобой была? В авиации?
— Нет, в госпитале медсестрой, когда меня раненого туда с аэродрома доставили.
— А ты что же, в летчиках был?
— Стрелком-радистом на СБ летал.
— Знаю, — хмуро откликнулся Данила. — Такие бомбардировщики «мессершмитты» запросто, как на охоте, сбивали. Скорость маленькая, горят, как факелы. И в первую очередь вас, стрелков-радистов, расстреливали, чтобы с хвоста удобнее было подойти и в кошки-мышки сыграть. Сталоть, и ты это самое на горбу своем испытал? И поранен тяжко был?
Якушеву становилось все теплее и теплее. Какую-то доброту и ясность вносил в его существование этот неожиданный человек, оказавшийся земляком, от которого ничего не хотелось утаивать.
— Да нет, не тяжко, — сознался он.
— А чего ж по госпиталям так долго шлындаешь, если ранение не тяжелое?
— Сложилось так, — вздохнул Веня и, чувствуя, что собеседник остался недоволен подобным ответом, подробно рассказал, как он защитил медсестру Любу, попал под бомбовый взрыв, как спасли хирурги его лицо, когда появилась опасность, что все оно останется в шрамах.
Подперев крутой подбородок огромной ладонью, земляк Данила строго и внимательно его слушал.
— Вона что, — откликнулся он наконец потеплевшим голосом, после того как Веня закончил свой рассказ. — А я еще подумал про себя: отчего это у парня, летавшего на боевые задания, ни одной медальки нет, хотя война уже боле года длится? Ну да ничего. Зараз я так гутарить буду, станишник. Я не кугут какой-нибудь несчастный из Кривянки, а доподлинный родовой казак. Вот и правду от меня прими. Те красные полосочки, которые ты теперь после выздоровления будешь на гимнастерке носить за свои тяжкие ранения, за кровушку, что за отечество пролил, они как ордена и медали. А боевые награды тебя еще ждут. За ними еще в бой полетать придется. Они просто так с неба даже и на летчиков не падают. И потом самое главное, что в тебе есть, так это то, что ты не за ордена воюешь. А девка, брат, была у тебя, сталоть, хорошая.
