– Ты ее знаешь?
– Нет.
– Тогда как ты можешь так говорить?
– О, у меня свои шпионы есть. Мне-то какая разница. Ты же знаешь, я в последнее время хожу с Джимми Макгуайром. Ох, он такой славный. Эй, да и тебе бы он понравился. Он бы тебе хорошим другом был. Он мне тебя напоминает. Такой приятный парнишка, твой знакомый, твой друг из Потакетвилля… Елоза? – и на него тоже немножко похож. У вас у всех глаза одинаковые. Только Джимми – ирландец, как и я.
И я стоял, как драгоценное существо, слушал.
– Так я справлюсь, не беспокойся, уж тебе носки вязать не стану… Эй, а ты слышал, как я пела на репетиции представления «Грима и Пудры»? Знаешь, что я пела?
– Что?
– Помнишь, мы вечером в декабре ходили на коньках кататься, на тот твой пруд возле Дракута, а потом домой шли ночью, холодина такая стояла, и луна, и мороз, и ты меня поцеловал?
– «Сердце и душу»?
– Ее я и буду петь.
Коридоры времени растянулись перед ней, песни, печали, настанет день, и она будет петь у Арти Шоу[29], настанет день, и компашки цветного народа будут собираться у ее микрофона в бальном зале «Страна Роз» и называть ее белой Билли[30] – соседи по ее трудным певческим денькам станут кинозвездами – Теперь же, в шестнадцать, она пела «Сердце и душу» и крутила романчики со стеснительными сентиментальными мальчишками Лоуэлла, и толкала их, и говорила: «Эй»…
– Я тебя верну, мистер Дулуоз, не то чтобы мне тебя хотелось, но ты приползешь ко мне, эта Мэгги Кэссиди только пытается тебя у меня отнять, чтобы и ей немного досталось, ей хочется, чтобы вокруг сплошные школьные футболисты и легкоатлеты крутились, раз уж она сама до старших классов недотянула, потому что слишком тупая даже для школы-восьмилетки – Эй, Полин Коул здорово сказала, а? – Она оттолкнула меня, потом притянула к себе. – Мы с тобой встречаемся под нашими часами в последний раз. – А часы были большими, как ящик, болтались на школьной стене, какому-то старому выпуску их подарили, когда желтые кирпичи еще были новенькими – под ними состоялась наша самая первая трепещущая встреча – Когда она пела «Душу и сердце» в холодных ночных снегах полей, сердца наши таяли, и мы думали – навсегда – Часы были нашим главным символом.
– Ну что, значит, когда-нибудь увидимся.
– Но не под часами, парень.
Я шел домой один, до тренировки нужно убить еще два часа, вверх по Муди, вслед за всеми остальными, что давно уже дома и уже переоделись, чтобы перекрикиваться на задних дворах; Иддиёт ушел со школьного двора давно со своими учебниками и нетерпеливой и-и-идьётской походочкой («Как оно, паря?») – старые пьянчуги в «Серебряной Звезде» и других салунах по Муди наблюдают за шествием школьников – Теперь уже два – печальная прогулка по трущобам, вверх по склону холма, по мосту к ярким и резким коттеджам Потакетвилля,
