– Хммм. Правда, он мечтательный?
– Не знаю. На вид так сонный все время.
– Такой мне и нравится.
– Ой, иди ты – откуда ты знаешь, какие тебе нравятся?
– А тебе самой бы не хотелось узнать? Спроси.
– Кого спросить?
– Спроси, кто ходил с Фредой-Энн в тот четверг на бал юных помощниц полиции и там все запуталось, с Лалой Дювалль и ее бандой, которые только ногтями царапаться могут, и сама знаешь кого и знаешь еще что? Я – ой, вон тишина уже.
Блям, блям, старая учила хлопает линейкой и встает, весьма почтенно, как старый водитель автобуса, озирает класс: кого сегодня нет, – делает пометку и несколько придирок, и тут из соседнего класса заходит мистер Грасс с каким-то особым объявлением, и все навостряют уши, пока они с училкой шепчутся перед рядами парт, в ярком славном солнышке смешно проплывает комок жеваной бумаги, и наступает день. Звонок. Мы все несемся на свои первые уроки. Ах, непостижимо утрачены коридоры той длинной школы, те долгие занятия, уроки и четверти, что я пропустил, я прогуливал в среднем дважды в неделю – Виноват. Вину я так никогда и не преодолел – Уроки английского… читаем весьма солидную поэзию Эдвина Арлингтона Робинсона[27], Роберта Фроста и Эмили Дикинсон: имя, которое я так никогда и не дотумкал сопоставить с Шекспиром. Изумительные уроки по некоей стойкой фантазии – астрономии, там старушка с длинной указкой все показывала нам луны на доске. Урок физики, здесь мы смутно терялись, пытаясь правильно написать слово «барометр» на нашем сером экзаменационном листке в синюю линейку, не говоря уже о слове «Галилей». Занятия по тому, по этому, сотни прекрасных разумных молодых людей, зависших на стремлении к чистому умственному интересу и социальным желвакам, им нужно лишь подняться утром, а школа позаботится об остальном дне, при поддержке налогоплательщиков. Некоторые предпочитали ездить в деревню на трагических громыхающих сиденьях, мы никогда их больше не видали, их поглотили исправительные школы и женитьбы.
Поскольку сейчас зима, на мне футбольный свитер с буквой «Л» – повыпендриваться – огромный, неудобный, слишком жаркий, я висел, закованный в его кошмарный шерстяной корсет, часами подряд, день за днем. Наконец я успокоился просто на своем домашнем синем свитере, что застегивался спереди.
Второй урок – испанский, на котором я обычно находил записки от Мэгги, по две в неделю. Я читал их тут же:
Ну что, ты, наверно, думал, что на этой неделе я не напишу тебе записку. Ну что, я здорово провела время в Бостоне в субботу с мамой и сестрой, но я посмотрела на глупенькую младшую сестренку и подумала: ну и кокетка же. Не знаю, что из нее получится, когда вырастет. Ну а ты чем занимался после того, как мы виделись в последний раз? Вчера вечером у нас были мой брат и Джун, они поженились в апреле. Как в школе? В «Коммодоре» во вторник – Рой Уолтерс, и я на него иду. А потом приедет Гленн Миллер. Ты ходил на ужин после того, как ушел от меня в воскресенье? Ну, мне пока больше нечего сказать, поэтому —
