Варсус приблизился и, не удержавшись, пригвоздил кинжалом другой одинокий носок Мефа, лежащий на стуле. Носок жалобно дрогнул и провис, испустив дух.
– Ай-ай-ай! – воскликнул пастушок. – Вы только взгляните на этот носочек! Синенький! С жалобно торчащей ниточкой на носке! И это носок не кого-то там, а – читайте по губам! – златокрылого стража Буслаева!
– Перестань! – поморщилась Дафна. Она провела рукой, и пригвожденный носок, ожив, устремился к ней в ладонь.
Но Варсус не собирался прекращать. Он бродил по комнате и охотился на носки Мефа, которые нигде не могли найти от него спасения. И за ножками стола, и под кроватью, и даже под батареей пастушок повсюду находил их и поражал кинжалом.
– Ага! Готов! Ты труп! – восклицал Варсус, когда очередной носок, трепеща, повисал на его клинке.
– Хватит вещи портить. Ты что, ку-ку? – спросила Дафна.
– Я несчастен! – сказал Варсус. – Почему это не мои носки? Ну почему?
– Они могут стать твоими. Мефодий щедрый. Он подарит, – сказала Дафна, и этим простым ответом совершенно убила всякую надежду пастушка. Он почувствовал твердую, просто алмазно твердую границу дружбы, навеки прочерченную между ними. Эта граница не демонстрировалась, не выдвигалась вперед, не окружалась пулеметными вышками, не пропахивалась следовой полосой. Она попросту существовала. Вот она, граница! Вот она, миленькая! Прыгай с другой стороны зайчиком и радуйся! Все, что тебе позволят, это испортить кинжалом два-три заблудившихся, отбившихся от стаи носочка!
Дафна сердито собрала носки и унесла их в ванную. Затем мельком прошлась по комнате, и там, где она проходила, комната расцветала уютом. Вот поднялись завядшие цветы фиалки, вот кресло украсилось пледом, вот, позванивая, закатились под кровать гантели Мефа. Казалось, Дафна была богиней весны, шедшей по мерзлой зимней земле и оставлявшей после себя траву и подснежники.
На плите уже посвистывал, закипая, чайник. Это был чайник со свистком. Вначале он свистел тонко, словно попискивал. Дальше погромче и порешительнее (мол, где же вы, хозяева, елки-палки?!), а под конец совсем негодующе. Тут Дафна выключила плиту, и свист чайника стал увядать, истончаться и превратился в жалкое шипение.
– Я благодарен тебе за то, что ты поставила чайник. Вроде бы чайник всякий может поставить. Но сколько бывает всяких мелких отговорок. А ты прямо-таки так сразу взяла и поставила! – кисло сказал пастушок.
Дафна, уже колдовавшая с заваркой, брякнула донышком чайника об стол.
