Хотя ему и неизвестно было арифмологическое значение помещенных там формул, но он почти не сомневался, что объявление было обращено к нему и имело связь с предпринятой им магической операцией.
Взволнованный, он решил поспешить с завершением вольта.
Вольт состоялся, но насторожившейся, более мощный притом психически, занятый, кроме того, серьезно в высшей, нежели Гаукинс, области достижений, Блессиг легко — почти автоматически — парировал вольт.
Согласно почитающемуся непреложным в магии закону, вольт, не воспринятый тем, на кого он был направлен и не переназначенный предусмотрительно на какой-нибудь третий объект, обратился на самого оператора и Гаукинс стал жертвой так называемого «возвратного удара»; постоянный спазм, затвердение в икре ноги, которым он хотел наградить Блессига, передалось ему самому.
Неудачливый маг был добит окончательно, когда следующий номер еженедельника принес ему подтверждение, что еще раз в жизни он был побежден тем же соперником.
Однако энергичная натура Гаукинса не позволила ему долго сидеть сложа руки, а уязвленное самолюбие продиктовало обещание дать ответ Блессигу; обещание, о котором уже упоминалось.
Следующим делом Гаукинса была расшифровка того, что скрывалось под цифрами, фигурировавшими в объявлениях Блессига.
Ему удалось, наконец, в одном специальном сочинении найти ключ.
Тогда он понял, что уравнением 18 = 2 + 16 Блессиг напоминал, что ему ясен замысел Гаукинса, а формула вторая как бы предостерегала, что орудие обоюдоостро.
Гаукинс нашел некоторое утешение в возможности такого разложения 18-ти, при котором опасность в физическом плане (18) делается необходимой ввиду значения слагаемых (4 + 14); об этом он и сообщил Блессигу в своем отклике.
Эта парфянская стрела (Гаукинс вскоре ликвидировал свои дела и покинул Европу) должна была свидетельствовать, что его Г аукинса, зловольность по отношению к Блессигу находит некоторое оправдание в конструкции миропорядка.
Несвижский поправлялся от уложившей его на долгое время в постель болезни.
Почти всем знакомо это особенное состояние, когда организм, победивший недуг, ежеминутно крепнет, а больной, еще не настолько оправившийся, чтобы встать с постели, неторопливо ожидает окончательного восстановления сил.
В такие дни вынужденного бездействия особенно ясно и отчетливо работает мозг. Остающийся наедине с самим собою, человек получает лучшие условия для самооценки, а размышления никогда не бывают так плодотворны, как в эти периоды, когда мысли текут плавно, не возмущаемы событиями повседневной жизни.
