— Я не видела Парижа, — сказала она с усилием, — у меня не было времени осмотреть достопримечательности. Дети слегка больны. Когда я была в прогимназии…
Она запахнула платок на груди и умолкла.
— Антонина Николаевна, — сказал вдруг Иван Павлович, — вам кто-нибудь что-нибудь говорил обо мне?
— Говорила Клавдия Сергеевна, — сказала Антонина Николаевна с облегчением, — говорила, что вы ищете…
— Помощницу! — вскричал Иван Павлович радостно. — У меня, видите ли, маленькое хозяйство, то есть у нас с Бирилевым Константином: кролики, глупые такие животные, скажу я вам, но плодятся, плодятся… И трудно, знаете ли, одним, трудно в хозяйстве и уныло, простите меня, на душе. А работа у нас не тяжелая, еда сытная. И доходы все наши на три части делить будем.
«За ваше здоровье!» — подумал я и отошел в сторонку.
Антонина Николаевна стояла молча, и брови ее слегка сдвинулись.
— Мне сорок пять годов, — продолжал Иван Павлович уже более степенно, — всего два года как мы затеяли дело, но идет оно недурно, можете справки навести, дело идет превосходно. Характером я не злой, ей-богу, хоть Гришу спросите. Да что говорить, вы еще поспеете меня узнать, а я вас уже и сейчас знаю: как увидел, так и узнал. Прошу вас, Антонина Николаевна, будьте моей женой.
Может быть, честный человек не стал бы смотреть на нее в эту минуту. Я смотрел. Я видел ее длинную черную юбку над вполне еще приличными башмаками, ее плечи, обтянутые старым платком. Рукава кофточки были ей коротки, узкие руки с пальцами в черных трещинках вылезали из них и прятались под платком.
Он выпалил это с поразительным прямодушием и двинулся к Антонине Николаевне. Она заметно побледнела.
— Благодарю вас, — прошептала она так тихо, что я едва расслышал. — Но я не могу быть вашей женой.
Иван Павлович остановился как вкопанный.
— Что так? Неужели противен? — спросил он испуганно.
Антонина Николаевна мотнула головой. Слезы блеснули у нее под загнутыми кверху и книзу ресницами.
— Произошло недоразумение, — прошептала она, — я думала, вы пришли нанимать меня в работницы.
Иван Павлович не двигался. Она вдруг опустила голову, взглянула на пыльный, мощенный камнем двор.
— Оскорбление это, если не объяснитесь, — произнес Иван Павлович неуверенно. — Как честный человек и солдат прошу вас… Гриша, отойди, дружок, подале.
Она побледнела, глаза ее заметались, губы она сжала.
— Оскорблять вас не могу. Простите меня. Меня опоили, обманули… я на третьем месяце.
