Кантемир помолчал.
— Во всяком случае, султан наградил меня перстнем с большой бирюзой, — сообщил он.
— А камня подороже у него не нашлось? — ехидно спросил Пётр Андреевич.
Кантемир оглянулся по сторонам, словно бы призывая забывшегося хозяина к молчаливости, когда речь идёт о сильных мира сего.
— Ладно, болтливый старик разболтался и несёт всякую чушь, — ответил Толстой на эту предосторожность. — Но в моём доме если и есть уши, то они не знают итальянского...
Они, как всегда, разговаривали на итальянском.
— И что же? — поторопил Кантемира с рассказом Толстой.
— Я взял тамбур, ударил по струнам и спел свою песню. И назвал её «Турецкий марш».
Толстой заволновался.
— Непременно, непременно спойте её мне, я хочу тоже услышать, уважьте больного старика...
— Опять вы за свои жалобы, — улыбнулся Кантемир. — Так и быть, спою. Но у вас же нет тамбура?
— А янычары мои на что? — спохватился Толстой.
Он постучал по столу, и тут же из-за дверной портьеры показался лакей.
— Живо одолжи у наших стражей тамбур и принеси сюда, — велел Толстой. — А вы рассказывайте дальше, как было дело.
— Да нечего и рассказывать, — пожал плечами Кантемир, — просто султан объявил мою песню государственной песней, военным походным маршем, и приказал всем солдатам разучить её. Завтра я поеду в полки янычар распространять мою песню...
— Значит, нечто вроде гимна, — изумлённо пробормотал Толстой.
— Как будто так, — вновь улыбнулся Кантемир.
Толстой взволнованно глядел на своего молодого друга.
— Мало того, что книжки пишешь, — бормотал он, — так ещё и государственные гимны сочиняешь... Постой, как это называется? Хоть и читал я его, да латынь с трудом разбираю...
— Да будет расхваливать меня, — удержал его Кантемир. — Лучше послушайте.
Андрей уже принёс тамбур — род небольшого бубна, обтянутый кожей с обеих концов.
Пробуя звук, Кантемир ударил по прозрачной, тонкой коже тамбура. Протяжный чистый звук разнёсся по комнате.
Кантемир выбил на коже целую дробь тягучих звуков. И почудилось Толстому, что бесчисленная турецкая рать идёт на Русь. Он хорошо помнил эти звуки, рождающиеся в войсках турок, когда они сидели в осаде в Азове и пели свои заунывные тягостные песни...
Но пронёсшаяся дробь сменилась чистым ясным голосом Кантемира, и под эту барабанную дробь, под воинственные и чёткие звуки он запел воинственную и красивую песню, мужественную и бодрую. Неслись и неслись звуки, и Толстому уже казалось, что всё поле перед русскими палатками заполнено бесчисленными палатками турок, их боевым кличем и дикими бессмысленными звуками.
