Да, песня действительно была хороша, рождала в душе гордость и мужество, и даже слова песни, лишь изредка перемежавшие барабанную дробь тамбура, были под стать схватке воинов, их неудержимой отваге, боевому мастерству и стремлению победить.
Когда Кантемир закончил петь и в комнате пронёсся последний протяжный звук теперь уже государственного турецкого гимна, Толстой подумал, почему до сих пор нет в русских войсках такого же гимна, зовущего к отваге и победе.
— Сильная песня, — только и сказал он. — И как ты, молдаванин по рождению, сумел так уловить турецкий дух, эту страсть к схваткам и битвам, как смог передать всё это в такой коротенькой песне?
— Да, по рождению я молдаванин, — грустно улыбнулся Кантемир, — но с одиннадцати лет я изучаю эту страну, люблю её, как свою собственную, уважаю её народ, как свой собственный, хотя и страдаю за мою нищую покорённую отчизну... — Он горестно поник головой. — Я только что вернулся из поездки в Яссы. Мой старший брат Антиох стал господарем Молдавии, я же его полномочным представителем в Стамбуле. Но Боже ты мой, как же унижена и растоптана моя страна, какой нищетой и ужасом покорения веет от неё! И не радуют её прекрасные зелёные мягкие холмы, когда видишь на дорогах сотни детей, оставшихся без родителей, угнанных в рабство, когда на этих зелёных холмах лишь разорение и позор...
Он замолчал. Да, Толстой тоже видел нищету и разорённость Молдавии, когда проехал по ней, видел, как уныло и устало её прекрасное лицо...
— Наверное, мой брат недолго будет господарем, — печально продолжил Кантемир. — Чтобы собрать бир, налог на господарский трон, заплатить выкуп, надобно быть совсем уж зверем, обирать и без того разорённых крестьян. А мой брат не таков, сердце у него доброе и милостивое...
Толстой сочувственно молчал, понимая, что Кантемиру не с кем больше говорить на такие темы.
— Последний господарь, Михай Раковицэ, ввёл даже налог на коров, и тогда вовсе уж застонали молдавские крестьяне — начали резать своих кормилиц, потому что больше платить нечем. Порезанную скотину не вернёшь, и хоть брат тотчас отменил этот налог, да сколько ещё лет надо, чтобы выросла новая и хоть какая кормилица была у крестьянской семьи...
Он снова поник головой, вспоминая своё недавнее путешествие в Яссы, толпы нищих на церковных папертях, почернелые, словно неживые, лица работников земли, не могущих прокормить самих себя, банды озверелых гайдуков, бегущих в леса, чтобы скрыться от этих невыносимых условий жизни и так же грабить, как грабили все те, кто стоит выше...
