— И как это вас пустили ко мне зоркие мои стражи? — удивлённо спросил Толстой, когда первые слова приветствий были закончены.
— Ах да, вы же болели и ничего не знаете, — спохватился Кантемир. — Сегодня на большой диван был призван великий визирь Далтабан-паша. И султан изволил самолично обратиться к нему с вопросом: для чего была снаряжена такая огромная рать в Крым? Далтабан сказал, что крымчаки вели себя вольно, что не слушают распоряжений и наказов султана, потому он и снарядил триста тысяч солдат для их усмирения. Услышав такую цифру, весь диван переполошился. Как, едва ли не всю армию отправить в Крым? Посыпались вопросы, доводы. Султан долго хмурился, но ничего не сказал, а при выходе из дивана янычары схватили Далтабана и отвели в Семибашенный замок. Только несколько позже султан приказал: «Удавить в ночи...»
— И конечно, приказ султана уже исполнен? — с живостью спросил Толстой.
— Даже и новый великий визирь назначен — Асан-паша...
Толстой взглянул на образ Богородицы, висевший в его кабинете, быстро перекрестился и произнёс вполголоса:
— Слава тебе, Господи!
— Так что теперь вам выйдет послабление, — улыбнулся Кантемир.
Толстой зорко взглянул на молодого дипломата. Невысокого роста, но очень стройный и подвижный, с большими чёрными глазами и носом горбинкой, он был очень похож на природного турка, но яркая свежесть румяных щёк и чистая выбритость подбородка выдавали его нетурецкое происхождение.
— Почему так думаете? — спросил Толстой.
— Даже ваши свирепые янычары сами отперли мне ворота, — спокойно ответил Кантемир.
— Уже знают, уже все знают, лишь я один сижу здесь взаперти и ничего не знаю. Больной старикашка, никому не нужный, — вот кто таков я, — запел Толстой свою извечную песню.
— Это вы-то? — расхохотался Кантемир.
Он уже давно понял характер, нрав Толстого и не принимал всерьёз его шуток и жалоб.
— И что же было ещё сегодня в диване? — словно бы ненароком спросил Толстой.
— О, сегодня я удостоился высочайшей похвалы, — хитро усмехнулся Кантемир. — Сегодня в диване мне приказали спеть ту песню, что я написал на турецком языке и сочинил для неё турецкую же музыку...
— Да ведь вы же и нотные знаки изобрели для турок, — подсказал Толстой.
— Что же делать, если у них пока что не было средства для записи музыки на бумаге? — ответил Кантемир.
— Так что же ваша песня? Успешна ли была? Или только услышана, но не оценена по достоинству? Большинство мирских владык предпочитают лишь то, что им нравится, неважно, хорошо это или плохо, они слышат только себя...
