– Ну почему же не прав! – эмоционально произнёс лейтенант и вскочил на ноги – Здесь как раз всё очень хорошо стыкуется. Вот судите сами: убили ребёнка – он показал рукой в сторону домов – ему, наверно, не было и года. О каком-либо его грехе здесь речи быть не может. Но кто за это ответит? Каму гореть в аду? Разве тот солдат, выпустивший снаряд по сараю, виноват? Он не в ребёнка стрелял, он стрелял в бандита. И здесь даже не важно – был ли там этот бандит на самом деле или ему показалось. А может командир этого солдата виноват в этом? Или командир командира? И вот по этой лесенке мы так доберёмся до самого верха. Может, самый верхний виноват, что погибла безгрешная душа? Так нет же, самый верхний тоже делал всё по закону, согласно конституции и даденному ему праву. Так кому же гореть в аду?
Полковник опустил голову и начал говорить себе под ноги, монотонно и глухо произнося слова – «Они сами виноваты…. Между нами существует негласное правило: они не прячутся в жилых домам, мы не стреляем по жилым домам. Зачем они полезли в этот сарай? Во время боя надо сидеть в доме: в подвале, в шкафу, за печкой, под кроватью, но в доме! Или, если уж так получилось, то не прятаться в сарае или кустах, а взять ребёнка на руки и стать во весь рост. Я уверен – никто бы в них специально не стрелял».
Полковник замолчал, но продолжал смотреть в землю.
Лейтенант, глядя на полковника сверху вниз, сунул руки в карманы и, покачиваясь на носках, задал всё тот же вопрос – «Так кому же, всё-таки, гореть в аду?».
Полковник тихонько застонал, медленно ворочая головой то влево, то вправо и его лицо исказила гримаса боли.
Лейтенант, видя его нерешительность и растерянность, продолжал – «В сущности, Гитлер тоже может сказать, что он ни в чём не виноват, что он за всю свою жизнь не убил ни одного человека. И будет прав. Но он создал систему, эту машину для убийства и взял на себя ответственность. «Не думайте – говорил он подчинённым – За вас думать и отвечать буду я». А тот солдат, выпускавший смертельный газ, тем более скажет, что он не виноват, что ему приказали. Так кому же гореть в аду?!».
– Стоп, стоп, стоп… – полковник вдруг поднял руки, вскочил, начал нервно ходить взад вперёд, опустив голову и махая на лейтенанта указательным пальцем – Это вопрос серьёзный, это тебе не поссать в сапог – он, вдруг, подошёл почти вплотную к лейтенанту и начал говорить ему в лицо – Да, Гитлер таким в этот мир явился не сразу. У него тоже была мать, она ему рассказывала сказки, пела колыбельную. Он был ребёнком, его любили и заботились о нём. Он играл в игрушки, читал стихи. Всё как обычно, но что-то случилось потом, когда он стал взрослым, когда у него сформировались определённые взгляды. И здесь, в общем-то, тоже всё начиналось вполне безобидно: патриотизм, любовь к Родине…. Да, лейтенант, ты прав, это общество было таким. Оно ждало его появления, хотело этих взглядов. Разве они не видели, что творилось вокруг? «А, ну и пусть – думали одни – я посмотрю, что из этого получиться. Меня это не касается. Я здесь не причём – говорили другие – А что я могу? Что я один сделаю? – вопрошали третьи – Я человек маленький и так далее». И они вскидывали руку и как все кричали – «Хаиль!». Сначала думали, что это так, не серьёзно, что это пройдет, но потом, когда поняли, что всё зашло уже слишком далеко и изменить уже ничего нельзя, они вынуждены были вскидывать руку и кричать «Хаиль!». Поэтому виновны все: и тот, кто наставлял, и тот, кто пускал газ, и тот, кто бросал уголь и даже тот, кто просто пахал землю. И пусть последний его взгляды не поддерживал, и даже не вскидывал руку, но он, видя всё это, молчал. Вот в этом и есть его вина.
