Губы его зашевелились, из груди вырвался звук, подобный рычанью, подобный свисту ветра в дырявой кровле:
— Хумм... уун... фф.
То даже не было мыслью. Просто назойливый образ, выхваченный из фантастической кинокартины, развертывавшейся перед его полузакрытыми глазами.
Тропическая ночь разукрашивает пейзаж, алчная и коварная тропическая ночь, ночь, заставляющая плясать людей и вещи, ночь, полная злых духов и звезд.
Проносятся дрожащие кадры: образы, смутные и нелепые. Может быть,— красивая комната, темнота, в которой внезапно возникает тень с револьвером в руке...
Может быть,— жандарм под электрическим фонарем, жандарм в гетрах и с винтовкой, в освещенном пространстве, образующем круг. Жандарм, пытающийся преградить ему путь... Эх, пакость! Илларион наносит резкий удар в черном мраке, заполнившем комнату. Может быть,— ребенок, вдруг заплакавший в колыбели. Может быть,— совершенно голая женщина, которая завоет и побежит к балкону... Может быть... Может быть...
Губы его произвели тот же звук, а потом он пробормотал:
— К черту! Любого убью!
Он медленно поднял руку к глазам. Ах, в темноте эта рука походит на волосатого паука-краба!
Он лежал на спине. Он быстро повернул голову и почесал шею... Над ним туча комаров отплясывала военный танец.
Сможет ли он твердо встать на ноги и зашагать? Из-за тучи заблестели звезды, через щель в двери проникает ниточка света и перерезает ему лицо. Оно похоже на черный гвинейский фетиш. Лицо из двух кусков — один черный, другой светлый, с оскаленными зубами... Негр лежит на спине, и голова его словно вырезана из гвинейского черного дерева.
Но вот он встал. Он настоящий негр— он стоит твердо, его ноги не задрожали, голова не закружилась. Илларион стоит твердо, он приник лицом к щели в двери. Ой! Оцарапался гвоздем! Он живо втягивает голову. Отодвинув ногой циновку, он просовывает под дверь руку, чтобы отпихнуть большей камень, которым она приперта снаружи. Вот он на улице...
Прожорливая ночь встала перед ним и проглотила
его.
Небо раскинулось сине-черное, чуть розовое по краям. Месяца не было, лишь несколько звезд...
*
* *
Илларион наплевал на все—вышел! Его, как зверя, подстегивал голод, великий голод Да, Илларион все-таки на улице! Добродетельные люди, почтенные люди,
добрые христиане, привыкшие по пяти раз в день садиться за стол, заприте хорошенько двери: на у\ице
человек, которого терзает голод. Запирайте, говорю вам, двери, навесьте замки: на улице человек, которого терзает голод, на улице зверь...
