Ночь вздохнула горестно, как древняя старуха.
«С тех давних, предавних пор», как сказала бы тетушка Христина.
Настоящая негритянка, эта тетушка Христина, ничего не скажешь, хорошая женщина, да, дружок,— очень хорошая! С тех давних, предавних пор, со времен той войны, когда сражались обручами от бочек, войны всех негров Гаити, войны Дессалина ', который не хотел видеть белых в родной стране своей,— злых белых, само собой разумеется. С тех давних, предавних пор, с тех пор, как огурец не ладит с молоком, как у нас говорят >3 в шутку. Ведь мы, негры, всегда шутим. И, когда страдаем, все равно смеемся и шутим; и, когда умираем, то есть в час, когда перестаем страдать, мы смеемся, мы поем, мы шутим...
Да, о чем, бишь, это я?.. Да, стена домика... Я чересчур много болтаю. Замкнитесь, уста мои! Вот дощатая стена, старая хижина стоит пока еще прямо, но грозит осесть, готова опрокинуться, нырнуть в болото. На коньке крыши торчат петух и рыба. Рыба с ржавой чешуей, задорный петух с обломанным хвостом, оба говорят о лютости ветров и знойного солнца. Петух и рыба, выцветшие от ветра, солнца и дождей.
Как раз запел петух. Бойцовый петух Ти-Лукса. Ответили все петухи Порт-о-Пренса. В Порт-о-Пренсе петухи поют всю ночь.
— Ку-ка-реку... Ку-ка-реку!
Илларион вздрогнул всем телом. Лишь бы не проснулся брат Ка. Кто знает, что с ним, с этим старым уродом, но он почти не спит по ночам и встает до рассвета.
— Ку-ка-реку!
По счастью, в Порт-о-Пренсе никто не слышит, как поют ночью петухи.
Все же Илларион пошел быстрее, так быстро, что едва не свалил лачугу, стоявшую с левой стороны. Кособокая, вонючая, продырявленная, словно старая корзина, она как будто покачивается при каждом дуновении ночного ветерка. Сделана просто-напросто из нескольких гнилых ящиков. Поскольку бедным неграм из предместий Порт-о-Пренса негде преклонить голову, богатые негры или богатые мулаты — безразлично — строят для них такие халупы... Два-три ящика из-под копченых сельдей, мыла или банок с тушеным мясом — и вот вам доходный дом, отличное жилье для рабочих, для грязных негров. Эта клетушка походила на курятник. Она стояла на сваях, торчавших из грязи, и в полумраке казалась где желтой, где шоколадного цвета... К синечерному предрассветному небу, чуть посветлевшему, чуть отороченному розовым, поднимался острый и нескладный конек железной крыши, напоминавший старый зазубренный топор. Лачуга, битком набитая сумасшедшим людом, словно замерла, готовая пуститься в
