Вдали, на горе, беспощадный, унылый, без устали выбивает дробь и жалуется маленький барабан... Крохотный барабан, который умоляет жизнь простить его... Жизнь, такую тяжелую и такую сладостную. Жизнь, причиняющую зло стольким людям... Гора грудится, как уснувшее животное. Маленький барабан, глупый и неотвязный, как мигрень. То Африка, сросшаяся с живою плотью негра, как панцирь с телом черепахи, Африка, с которою он связан всем нутром своим, Африка, не дающая покоя негру, в какой бы стране он ни родился, в какую бы сторону он ни шел, куда бы ни возвращался.
На Гаити голоса барабанов всегда раздаются ночью. Так хочется, чтобы исчезли, провалились эти барабаны, умолкли их болезненные, жалостные и назойливые голоса, терзающие сердце, повергающие в смятение, испрашивающие прощение у жизни. Каждую ночь нищета и ее детище — отчаяние голосами этих барабанов надрывают неграм душу. Ночами барабаны взывают к божествам религии воду, пугающим своими тайнами. Но едва восторжествует день, отвоевывает себе место барабан жизни, веселый барабан жизни, смеющийся барабан янвалу, хохочущий барабан конго \ высокие и звонкие конические барабаны, которые воспевают жизнь. Но в нездоровом предутреннем сумраке, с какими-то липкими тусклыми отблесками звучит лишь черный барабан, словно сама темнота икает от страха.
Негр провел по лбу рукой. >2
— Ох, погань! К черту! — проговорил он и повторил:— К черту! Экая погань! — и сильно хлопнул себя по голому животу, чтобы раздавить тропического комара, сосавшего его кровь. Ведь в его рубище были прорехи, широкие, как окна, оно не защищало его тела.
Остановившись, негр сторожко озирался, тщательно все осмотрел, поглядел во все стороны. Узкий проход со двора в переулок, у которого он притаился, представлял собой озерко жидкой грязи, отсвечивающей при звездах. В грязь нашвыряли больших камней, чтобы можно было пройти, не запачкав ног. Вдоль прохода тянулась плетеная ограда хижины Яи, сестры Яи, как ее звали, потому что, сами знаете, все настоящие негры между собой братья и сестры!
Хижина справа была обмазана глиной, и, когда Илларион уперся в нее ладонью, в руке у него осталась горстка пыли, в которую превратилась высохшая обмазка. Илларион осторожно пробирался, перепрыгивая с камня на камень, рассеянно следя за тем, чтобы не запачкать босые ноги. G другой стороны поднималась гладкая стена домика, дощатая стена, с которой давно осыпалась штукатурка, во всех ее щелях гнездились древесные блохи.
