Очень скоро он прослыл человеком молчаливым. Да и предубеждение против болезни, которую суеверные люди считают таинственной и даже заразной — проклятой болезнью проклятых людей,— наложило на Иллариона нечто вроде табу. Редко кто осмеливался пробыть с ним некоторое время. Его крепкое тело быстро оправилось от ушибов и ран, но в душе затаилась тяжелая горечь. Пьер Румель, встретившись с ним во дворе, обратил к нему слова жизни и надежды.
Постепенно из плена отупения, голода, животных позывов и панического страха перед жестоким обращением высвободился другой человек. Его мысль стала выходить за пределы ощущений, которыми он жил последние дни. Ему случалось подниматься до анализа настоящего и перспектив будущего. Теперь он был вне воздействия стадных сил и попал в колею новой, но нелегкой жизни. Надо всем господствовал стыд, жестоко поразивший его. Он представлял себе страдальческое лицо матери, обращенное к нему с немым укором, свою сестру Зулему и всех соседних кумушек. Нет, никогда больше он не осмелится показаться в своем квартале. Но отныне позор будет с ним повсюду, будет его сопровождать, как уродливая тень, будет ему непреодолимой помехой при каждой его попытке устроиться. Что представлял месяц тюремного заключения для него, чувствовавшего себя пасынком судьбы, придавленного тяжким ярмом? Для всех его проступок будет пятном, про которое ему никогда не дадут забыть. И все же не он, а жизнь было повинна в этой мерзости!
Было одиннадцать часов. Иллариону уже полагалось качать воду для душевой. Но он озабоченно ходил по двору, изнемогая под тяжестью ошеломляющих мыслей, размышляя о тех слор^х, которые слышал накануне от Румеля.
&Я
Это произошло во время ежедневной десятиминутной прогулки. Выпалывая сорную траву, Илларион заметил, что Румель бродит вокруг него. Необъяснимая симпатия влекла его к этому сухощавому молодому человеку с покоряющей улыбкой. Жандарм, разморившись от жары, клевал носом. Румель ходил с высоко поднятой головой. Илларион исподлобья поглядывал на него. Никакого сомнения — это Румель, именно таким Илларион знал его несколько лет назад. По-видимому, Румелю хотелось с ним заговорить.
— Как тебя зовут, приятель? —спросил Румель, проходя мимо него.
Илларион не ответил. По тюрьме ходил слух, что Румель не давал жандармам наступить себе на ногу, не покорялся им и даже брал над ними верх, несмотря на их грубость и бесчувствие. Да и сам Илларион, глядя на него, испытывал невольное уважение и почему-то видел в нем друга. Румель снова прошел мимо него.
