Очнись, Илларион! Что это ты болтаешь? Ну, конечно, в эту ночь жизнь сладка, как сахарный тростник креолов, горька, как жалобы сентиментальной девки, а в уголках рта у тебя, Илларион, от голода текут тоненькие струйки слюны. Голод! Эх, дьявол!
Теперь у Иллариона спокойно на сердце, «словно у него там гранат», как у нас говорится,— сочный, сладкий гранат. Илларион шагает по улицам Порт-о-Пренса, и улицы эти подобны жилам, по которым течет царственная кровь проступающего рассвета. Как длинна, бесконечно длинна тропическая зимняя ночь!
Ночь, синяя, как чернила, крадучись уходит.
Высокая пальма отряхивает на ветру свои веера. При свете звезд они сразу сделались зелеными,— подобно испуганному аноли, который мгновенно меняет окраску, притаившись в траве, Илларион пересекает квартал Медицинского института, где в скверах ночами бродят женщины с кривыми улыбками из-за недостающих зубов и приманивают робких юнцов, которых мучает пробудившаяся чувственность.
Илларион идет напрямик через Марсово поле, где группы мужчин еще продолжают разглагольствовать, обсуждая злободневные события. Проходя рощицей возле беседки, он спугнул несколько сплетенных в объятиях парочек, они убежали с писком потревоженных птиц. Дессалин, выпрямившись на высоком пьедестале, потрясает мечом над Марсовым полем, доживающим свои последние ночные часы. На улице Пти-Фур шофер осветил дорогу фарами своей чудовищной, ревущей машины.
В небе умирают звезды и закрывают свои глаза. Илларион смело проник в сад, окружавший богатую виллу в Буа-Верна; калитка из кованого железа взвизгнула, как щенок, которого ударили ногой. От ее скрипа у Иллариона упало сердце.
Над чашей фонтана плачет струйка воды. Свежесть коснулась его век, словно пары мяты. Он встал на колени, чтобы попить. Он смочил себе лицо. Ему стало легче. Он окончательно проснулся и сообразил, что глупо стоять посреди лужайки. Светляки зажгли свои зеленые огоньки. От слитых запахов уснувших цветов у него кружилась голова. Он совсем растерялся. Он наступил на бордюр из базилики, окаймлявший газон, и тотчас его окутало облако крепкого аромата.
Вдруг им снова овладел страх. Холод страха пополз у него по спине, леденя, как маленькие ручные зеленые ужи, которые живут в больших лесах и любят забираться к человеку за рубашку. Страх пробирал до костей. Сердце заколотилось. В висках застучало. Он пугливо отбежал к ограде.
На желтых глазах цветов дрожали капли воды. Илларион оторвал прицепившийся к его штанам колючий шиповник. Из пальцев потекла кровь. Он стал их сосать. Кровь была теплая и безвкусная. Белые, красные и желтые цветы прорывали мрак... Цветы, похожие на те, какие он видел ребенком в деревне, и на те, которые позднее росли в этом самом квартале Буа-Верна, где печально протекли его юные годы, искалеченные гнусным рабством детей, которое лицемерно насаждает буржуазия под видом благотворительности и покровительства. Вспомни, вспомни. Ведь тебя пороли до крови плеткой среди благоухания этих садов! Как ты был когда-то счастлив в своей голодной деревне, где полевые цветы целовали тебе ноги!
