O прекрасная колдунья ночь!..
Немецкий не пошёл, но это пустяки.
Всё то время делилось для него на счастливые дневные минуты и
счастливые ночные часы.
Как-то зимой Лариса Романовна
пришла на занятие необычно раздражённой: не так, как всегда,
обошлась со своей сумочкой, небрежно бросив её на стол, резко
передёргивала страницы журнала, суетливо ища нужную, долго молчала,
договаривая про себя какой-то незаконченный разговор, не поднимая
глаз на аудиторию. И что-то ещё...
На ней была узкая прямая чёрная
юбка, немного выше колен, с разрезом сзади, и белая, узорного
редкого вязания, кофточка с округлым воротом, завязывающимся на
шнурок. В этом наряде она пришла первый раз. Он любил её новые
наряды и её в них, всегда чуточку другую.
Ему понравилась эта чёрная юбка.
Ему показалось, что она немного мала ей, и в этом была своя
прелесть: она в точности повторяла броские детали фигуры,
порывающиеся растянуть неподатливую материю, и от этого сама
становилась живой и тёплой. Разделённая интимной ложбинкой на две
рельефные половины, она танцевала какой-то темпераментный,
прыгающий африканский танец, ритм которому задавала Лариса
Романовна, стоя спиной к классу и бойко барабаня кусочком мела по
полотну доски. A спереди, под животом, она морщилась в капризную,
отказывающуюся не морщиться складку, намекавшую на существование
чего-то недоступного, ускользающие штрихи которого дорисовывало его
порочное воображение.
Ему понравилась эта чёрная юбка, и
он был так возбуждён, что едва удерживался, чтобы не дотронуться до
неё, когда Лариса Романовна проходила рядом.
Ему было не до мыслей в эти
коварные минуты. И всё же две откуда-то напросились. Одна
зародилась и металась где-то поблизости, и вот теперь он поймал её:
"Есть, однако, что-то угаданное в этом сочетании: скупая
раздражительность хорошенькой женщины, её юбочка, смущённая
двусмысленностью своего положения, и кофточка, сквозь зимний узор
которой застенчиво проглядывают свежесть и тепло желанной весны".
Вторая мысль, должно быть, прилетела из прошлого: "В свои
студенческие годы Лариса Романовна, тогда, конечно же, просто
Лариса, девушка премиленькая и шаловливая, могла выбирать и
баловаться. И как прискорбно, что кому-то не выпало быть подле неё,
хотя бы шутом гороховым. Но почему 6ы не быть сегодня? Пусть
посредственным созерцателем. Пусть даже предметом этого скудного
интерьера..."
Фантазии, фантазии! Как они
опасны!
Неожиданно предмет интерьера
очнулся, почувствовав на левой щеке чьё-то тёплое дыхание, а на
плече полновесную мякоть женской груди. Лариса Романовна стояла
подле, согнувшись над его тетрадью. Он замер и задержал дыхание.
Она была так близко и так ощутима, как может быть только во сне. Её
тело напирало на плечо, а он не мог ни обнять её, ни отстраниться.
Мужское в нём взволновалось и вздыбилось, и он испугался, что не
только он, но и она заметит заметное.
