A потом была ночь. Она без стука
вошла в его спальню, опустилась над ним своей таинственной
чернотой, распустила свои смоляные волосы и поцеловала его своим
колдовским поцелуем.
И он снова очутился в институте, в
той самой комнате, в которой уместилось сегодня так много немецких
слов. Всё было тем же самым и в то же время другим. Всё и все
занимали свои места: столы и стулья, студентки и студенты, Лариса
Романовна и её красные розы. Но всё было каким-то светлым, ярким,
наверно, солнца было чересчур. И все были какими-то отрешёнными.
Они существовали как бы для себя и для солнца и не обращали
внимания друг на друга. И все они были раздеты: кто-то сидел в
пляжном купальнике, кто-то в кокетливой комбинации, кто-то набросил
на себя нелепую накидку, прикрывавшую только плечи; одна пара,
юноша и девушка, он узнал их, оба (странно!) прикрыли свою грудь
затейливыми гипюровыми лифчиками и стянули бёдра причудливыми
женскими поясами, державшими на резинках вычурные змеевидные
чулки.
Он перевёл взгляд на себя: он почти
ничем не отличался от других. Он был совсем нагой, только с часами
на руке. Это должно было смутить его, но... напротив, все душевные
и телесные комплексы улетучились сами собой. Он почувствовал
необычайную свободу и прилив необузданности в желаниях тела. И этот
зов подзуживал его: всё, чего хочется, можно. Он тут же вперил
бесстыжий взгляд в Ларису Романовну. Она стояла в двух шагах от
него и глядела теми же лукаво смеющимися глазами, как и тогда,
когда уличила его в подсматривании. И на ней было то же сиреневое
платье. Ему захотелось... он вспомнил, что это желание уже
приходило к нему... ему захотелось увидеть её, всю её: её соски, её
живот, её подмышки, увидеть... какое-то слово промелькнуло в его
голове... вот оно – сумасшествие. Ему захотелось увидеть, услышать,
потрогать её сумасшествие.
Он приблизился к ней... встал на
колени... руками коснулся её ног... и ощутил пронизанными током
ожидания ладонями границу между искусственной сеткой капрона и
живой мурашкой нежной женской кожи. Ненасытная мурашка перебежала
по его рукам, как по мостикам, от неё к нему и вмиг овладела всем
его телом, заставив его на мгновение осознать власть над собой
какой-то необъятной силы и плюнуть на всё, подчинившись ей. Его
пальцы скользнули выше и... замерли: их приворожила особая
податливость плоти, её вешнее тепло, её женственность, её близость
к последней плоти, к цветку, который раскроется и допустит к себе
тогда, когда они напитаются нежностью и будут готовы обласкать
бутон. Он тронул бутон... и услышал первый судорожный вдох –
предвестник... её сумасшествия...
