– Schmach und Schande! – ошарашил
его позорный приговор, вырвавшийся из груди Ларисы Романовны вместе
с запахом лука.
Она сказала ещё что-то, но он уже
ничего не слышал.
"Schmach und Schande!" – шипело у
него в голове. "Стыд и срам!" – ещё срабатывали какие-то извилины
серого вещества. Его поверженное сознание почему-то отнесло этот
шипящий кощунственный вердикт на счёт его мужского самообладания. А
этот лук добавил неприятного привкуса и без того противному
немецкому блюду.
Как быстро возненавидел он свою
Ларису Романовну, с её квакающим немецким! И как презрел себя со
своим слюнтяйским чувством!
Он съёжился и спрятался за эту
ненависть и за это презрение, как за броню (иногда это помогает),
и молил небо, чтобы всё это было сном, чтобы этот сон как можно
скорее кончился, чтобы он проснулся в своей любимой постели, один.
Один! Один! Безо всяких (нелюбимых!) Ларис Романовн!..
B перерыве она подошла к нему,
стоявшему в коридоре у стены, всё ещё мучившему свою бесконечную
муку.
– Ну что же вы обижаетесь? Кажется,
я больше должна обижаться. Может быть, я чего-то не понимаю. Другие
преподаватели хорошо о вас отзываются, а немецкий... то ли вы
немецкий игнорируете, то ли меня.
Ему понравилось это последнее
замечание и вообще, как она мягко говорит и как ясно и тепло
смотрят её глаза. Привязчивый самогипноз освободил его из своего
пленительного плена и улетучился, будто его и не было. Ему
захотелось погладить её обворожительную каштановую голову и
6елокожую нежную шею и сказать что-то совсем-совсем доброе
(независимо от запаха лука, который теперь он воспринимал как штрих
какой-то интимности).
– Вы слушаете меня?
– Да, конечно, – тихо ответил
он.
– Вообще-то я вас не критиковать
собиралась. Вот что, – она достала из сумочки записную книжку,
черкнула что-то, вырвала страничку и протянула ему, – это мой адрес
и телефон. Приходите-ка вы ко мне и давайте попробуем вместе. После
семи вечера, хорошо?
Он в нерешительности пожал плечами
и взял листок – драгоценный подарок от Ларисы Романовны. Он
почувствовал страшную неловкость и, чтобы поскорее отделаться от
неё, сказал:
– Надо подумать.
– Nun gut. Auf Wiedersehen!
Её каблучки весело застучали по
коридору.
До вечера он просидел у себя дома
на диване, переминая её листочек в руках. А в семь пошёл по адресу,
указанному в нём... A может быть, и не пошёл... Он и сам этого
точно не знает.
Фантазии, фантазии! Как они
приятны!
На следующий год у него была другая
преподавательница немецкого. Увы, он не запомнил, в каком платье
она вошла в класс, были ли у неё в руках цветы, он не запомнил даже
её имени. Зато с языком у него тогда наладилось.
