Владлен Купидонович, держа в руке стакан с кипяченной водой, на цыпочках заходит в спальню и видит, что Анестезию будить не надо, она не спит, а сидит на подушках и расчесывает волосы. Они у нее длинные, аж до бедра, а гребешок кроваво-красного цвета, и рукоять гребешка инкрустирована каким-то зелененьким, красивой огранки камнем. Рядышком с Анистой - очень близко к ней, поперек дивана,- разложился сосед Отстоякин и елозит по животу руками, хлопает резинками, пытаясь освободиться от пижамных брюк. Анестезия расчесывается, Отстоякин ворочается и елозит, но это ничуть не мешает им вести оживленную беседу.
- А шубу вы мне купите? - спрашивает непредсказуемая.
- Это в первую очередь,- говорит Отстоякин.
- Может, и не очень дорогую, но приличную...
- Hа какую глаз положишь - та и твоя.
- А сапожки? - спрашивает Анестезия.- Зимние?
- И сапожки,- говорит Отстоякин.- Что за шуба без сапог?
- А вот если... кухоньку подремонтировать? Плиткой обложить. Мне туда уже заходить противно...
- Ремонт - святое дело. Считай, что уже поремонтировалась. И кухню, и куда покажешь.
- А вот еще... можно еще, Постулат Антрекотович?
- Давай, Анестезийка, гулять так гулять! Один раз живем - проси, что хошь!
- Мне бы кофемолку еще одну. Я бы в старой перец молола, а новую держала бы для кофе...
- Ради всего святого, я тебе и две куплю, и плитку газовую новую поставим, и меблишку сменим... Хочешь - эту перетянем, хочешь новенькую завезем.
- И на платье отрез? - спрашивает Анестезия.- И свежие фрукты зимой детей витаминизировать?
- Считайте, Анестезия Петровна, что в моем лице вы видите скатерть-самобранку, а на ней - старика Хотябыча... А-а, Вельямин! Что же ты стоишь, как сиротинушка бездомный?
- Аниста, ты Юрий Васильича всего читала? - прямо спрашивает Курицын.
- Опять он со своим Юрий Васильичем,- недовольно отмахивается Анестезия.Как только что-то такое, ему сразу Юрий Васильич да Юрий Васильич...
- Слыхал, Вельямин? - спрашивает сосед Отстоякин, предварительно хлопнув резинкой.- Дама не желает про Юрий Васильича. Значит, про Юрий Васильича не будем.
- Я - что,- говорит Владлен Купидонович.- Там матрешки зачитываются...
- Ты хоть матрешек не трогай! - раздраженно восклицает своенравная.
- Слыхал? - говорит Отстоякин.- Дама не желает, чтобы ты матрешек касался, значит, не касайся.
- А вы тут - что? - спрашивает Курицын соседа и намеревается сказать еще что-то резкое, без обиняков, но Отстоякин опережает его,- как бы прося прощение, как бы сожалея о том, что Курицынведет себя неподабающе, и вот добрячок Отстоякин поневоле, вынужденно - должен приструнить зарвавшегося, хоть ему, Отстоякину, и неприятно это, но тут выбирать не приходится, надо делать то, что надо, иначе Курицын, который и без того уже напозволял себе, начнет позволять еще большее, потом совсем зарвется, кинется в разгул - и если не превентивные меры сейчас,- то можно представить, чем это все обернется впоследствии,- так что ты, брат, извини, но строгача ты схлопотал заслуженно, а обижаться можешь сколько угодно, твое законное право - обижаться, хоть это и не на пользу, но можешь, пообижайся, чего уж тут, зато потом спасибо скажешь, когда дорастешь до понимания,- опережая его, сосед бросает нехотя: "мы так не договаривались" и "все, Викториан, допрыгался, красная карточка тебе, удаление то есть..." - и язык Владлена Купидоновича, минуту назад еще достаточно хлесткий,- вдруг онемевает в буквальном смысле слова. Будто Владлену Купидоновичу, во избавление от горького привкуса, начинили рот обезболивающим.
