Старый домком сидел у нас в печенках. Ребятам казалось, что это самый вредный человек в Краснодаре. Он не раз отнимал у нас мяч, когда тот случайно залетал к нему в палисадник и мял недавно высаженную гвоздику. Этот чудак любил цветы. Он вечно кричал, что мы дети улицы, неучи и балбесы и что нас надо воспитывать ремнем.
Однажды один из наших товарищей переехал на новую квартиру. Тогда Толька впервые пожалел, что мы не живем в таком красивом большом доме.
— А что в нем хорошего? — сказал я.
— Бро-о-ось, — ответил Толька. — Спортивная площадка во дворе — это что? Потом перила. На них кататься мирово. А больше всего, — добавил он мечтательно, — я хотел бы, чтобы у нас был балкон.
— Зачем тебе балкон? — удивился я.
— Много ты понимаешь, — пренебрежительно заметил мой друг. — Я бы плевал с него на прохожих. Подождал бы, когда домком будет проходить, и на лысину — бац! Мирово!
В Толькиной голове бесконечно рождались всевозможные идеи. Как-то он решил, что его призвание быть барабанщиком. Помню, мы выпросили у родных деньги и купили два барабана. Это было здорово! Людям, которые проходили мимо, наверное, казалось, что в нашем дворе работает шаровая мельница. Барабаны у нас отобрали.
А потом Толька научился играть на гитаре. Он очень берег свою гитару и никому, кроме меня, не разрешал до нее дотрагиваться, даже своему младшему братишке Сереге. Впрочем, мы и так не очень жаловали этого Серегу. Он был ябедой, и мы частенько поколачивали его.
Иногда поздними вечерами мы пели под окном. Но это были не любовные серенады, а наша любимая «Песня о Каховке». Мы наивно пытались уверить друг друга, что поем для собственного удовольствия. На самом же деле «Каховка» предназначалась Варьке. Но Варька снисходительно посмеивалась над этими концертами, хотя, как выяснилось много времени спустя, наше внимание по-своему тешило ее женское тщеславие. Для меня и для Тольки не было на свете девчонки, красивее ее.
У Варьки были густые темно-каштановые волосы и серые с голубинкой глаза. Говорили, что отец у нее — болгарин. То, что она красива, Варька знала и сама, а не только потому, что об этом без конца твердили взрослые, не стесняясь ее присутствия. Может быть, именно это сознание собственного превосходства слегка подпортило ее характер. Варька была упрямой, властолюбивой и гордой. Ей хотелось, чтобы мы, как все остальные, преклонялись перед ней. Но у Тольки на этот счет была уже выработана определенная точка зрения: можно восхищаться девчонкой сколько угодно, но прощать ей слабости — никогда!
