— Ты тоже придешь? — Кэссиди отчетливо вспомнила свой вопрос.
— Я буду неподалеку.
Их отвез шофер дяди Джеймса по имени Флэкс, черноволосый человек, который всегда говорил так замечательно — Нэнни называла это ирландским акцентом. Флэкс подвез их к большому серому зданию. Им пришлось проходить через машинку, которая пищала, когда папа забывал вынуть из кармана свои ключи. Может быть, это аэропорт? Кэссиди хотела знать, где они.
— Нет, дорогая, это суд, — сказала Нэнни.
В течение многих лет с помощью врачей, специализирующихся на восстановлении памяти, и бесконечных разговоров с Нэнни Рей Кэссиди пыталась вспомнить что-то еще. Под гипнозом она вспомнила только одно об убийстве матери: широкие носки серых ботинок, испачканных чем-то красным — кровью. Ботинки, которые шумно ступали, проходя мимо ее комнаты. И больше ничего.
Один из врачей очень удивился, что она помнила эту деталь убийства матери и совсем ничего не могла вспомнить о похоронах. Каким-то образом она заглушила это воспоминание, не сознавая точно, что оно означало, — но, чувствуя, что похороны были связаны с заключением отца в тюрьму. Об убийстве Кэссиди узнала позже.
Она больше не встречалась с отцом. В конечном итоге, спустя почти двенадцать лет после повторного расследования, Роджера оправдали. Исследования крови с места преступления, не представленные на первом суде, показали, что один из образцов не принадлежал ни Роджеру, ни Лане. Также выяснилось, что кровавые отпечатки пальцев в комнате, где находилось тело Ланы, также не были представлены на суде. Поскольку отпечатки были слишком слабые и не поддавались идентификации, молодой следователь проигнорировал их, решив, что их оставил кто-то из полицейских, так как они находились слишком далеко от тела. Хотя новые факты не указывали на присутствие еще одного участника убийства, второй судья посчитал имеющиеся доказательства недостаточными, чтобы возложить вину за убийство Ланы Турмейн на ее мужа.
* * *
Роджер жил на свободе одиннадцать лет, достаточно долго, чтобы вернуться в кинобизнес и написать книгу, в которой заявил о своей невиновности. Ни разу за это время Роджер не связался с Кэссиди. Она тосковала по отцовской любви, ей не хватало его обаяния, того волшебного ореола, который окружал отца в ее воспоминаниях, она называла это волшебной пылью. Она никогда ни в чем его не обвиняла. Что бы ни сказала она в зале суда, это обрекло его на заключение. И когда отец вышел на свободу, он ясно дал понять, что больше не желает иметь с ней никаких отношений. Она общалась только с Джеймсом Рентрю. Он был единственным человеком, который сказал ей: «Твоему отцу очень стыдно, и он не может смотреть тебе в глаза». В то время Кэссиди пожалела отца и приняла объяснения Джеймса. Но теперь она чувствовала гнев и боль. Неужели ему безразличны ее переживания? Ему все равно, что стало с той принцессой, которую он бросил?
