Кэссиди, тихо вздохнув, прошла босиком через гостиную в маленькую кухню. Она редко пользовалась ею по назначению, но находила удовольствие от сознания, что всегда может что-то приготовить, если захочет. Стены кухни были выкрашены в ярко-желтый и розовый цвета. На столе все еще лежали остатки китайского готового обеда, вместе с кучей факсов и старых счетов. Здесь же было письмо от Джеймса Рентрю, старинного друга ее отца и его адвоката. Она подняла пастельного цвета конверт, вынула листок и прочла написанное от руки письмо.
Дорогая Кэссиди, сообщаю тебе, что твой отец болен — сердце шалит. Его единственное желание — увидеть тебя снова.
Пожалуйста, найди в своем сердце силы исполнить его волю и, возможно, на этот раз простить его.
Искренне твой,
Джеймс.
Шок? Недоверие? Гнев? Да, все сразу. Она не получала вестей от человека по имени дядя Джеймс в течение многих лет. Лишь один раз он пригласил ее на ленч. Это было лет десять тому назад, когда она училась в Нью-Йоркском университете. Об отце она не слышала с тех пор, как его выпустили из тюрьмы. А не видела его с того момента, как его, осужденного за убийство ее матери, увели в наручниках из зала суда. Но образ отца все еще оставался у нее в памяти.
Эта половина ее жизни была давно похоронена, спрятана в памяти под литерой «Т», означающей тревогу. Но это не могло унять боли, тоски и острого чувства вины. Кэссиди Инглиш больше не была десятилетней девочкой, маленькой принцессой своего папочки. Она посмотрела на вершины деревьев Центрального парка и мысленно перенеслась более чем на двадцать лет назад. В один вечер ее жизнь изменилась навсегда.
Замок, который люди называли особняком, затих, стал беззвучным и страшным. Кэссиди дрожала в своей аккуратной постельке, подпуская к себе только Нэнни Рей. Уже немолодая ирландка гладила ее по спине и говорила, что мамочка ушла к ангелам. Когда Кэссиди спрашивала, где папа, Нэнни Рей отвечала, что его наказали. «Ты должна молиться за своего папу», — добавляла она. Кэссиди опускалась на колени и молилась, разговаривала с Богом и спрашивала его, как мог папочка сделать такое, он же так любил мамочку. Она ничего не могла понять. Ее молитвы всегда сопровождались шумом. Она пыталась сосредоточиться на разговоре с Богом, но в ее голове гудели скандалы, звон разбитого хрусталя и звуки того вечера, когда мамочка вознеслась на небо.
Однажды Нэнни нарядила ее в темно-синее платье с белым кружевным воротничком, небольшой рюшкой, топорщившейся вокруг шеи и такими же кружевами по краю рукавов, белые колготки, черные туфли-лодочки с ленточками, которые она завязала в бантики. Помогая Кэссиди одеться, Нэнни Рей все время говорила ей о том, что один человек будет ее расспрашивать о вечере, когда был прием в их доме. Кэссиди не надо ничего бояться, она должна сказать правду, а дядя Джеймс будет сидеть рядом и помогать.
