— Же ве манже, мосье, — опять обратилась к хозяину Глафира Семеновна. — Ну, ле вен руж. Бьен. И апорте муа хоть дю пян блан. Же ве супе.
— Oh, que c’est dommage, que nous n’avons rien pour vous donner a manger, madame, — отвечал хозяин, покачав головой. — Mais du vin et du pain je vous apporterai tout de suite. Une bouteille?[19] — осведомился он.
— Де… де… де! — закричал Николай Иванович, поняв, что спрашивает хозяин, и показал ему два пальца, прибавив: — Де бутель!
— Нон, нон. Эн… Селеман эн, — подхватила Глафира Семеновна и строго сказала мужу: — Не дам я тебе напиваться!
Хозяин недоумевал.
— Une bouteill ou deux? — спрашивал он.
— Эн, эн… — показала один палец Глафира Семеновна.
Хозяин удалился и через минут десять принес на подносе бутылку красного вина, два стакана, большой кусок хлеба, кусочек масла и полдюжины персиков, прибавив:
— Voilà, madame, c’est tout ce que nous avons a présent. Bonne nuit, madame[20], — раскланялся он и исчез.
Глафира Семеновна принялась намазывать маслом почерствелый уже с утра хлеб и с горестью воскликнула: — И это в Париже должна я так ужинать, в городе, который славится всякой едой, откуда к нам в Россию разные знаменитые повара едут. Ну, смотрите: черствый хлеб, какое-то горькое масло, помятые персики.
— Должно быть, здесь, в Париже, не ужинают, что ли, — ответил Николай Иванович. — Ведь и у нас есть такие города. Про калужан вон говорят, что калужане тоже не ужинают, а поедят, да так и спят.
— Глупые и пьяные остроты. Молчи!
— Да что ты сердишься-то, Глаша! Красненькое винцо есть, хлеб есть — ну и слава богу.
— Это тебе, пьянице, лестно красное вино, а я чаю хочу. Нет, при таких парижских порядках завтра надо непременно спиртовую лампу себе купить, спирту и жестяной чайник. Скипятил на лампе воду, заварил чай — и чудесно. Да не забыть бы завтра булок и закусок на ночь купить.
— Как же ты будешь завтра покупать закуски, ежели ты даже не знаешь, как закуски по-французски называются? Ведь уж давеча в ресторане встала в тупик.
— В словаре справлюсь.
Поужинав хлебом с маслом и персиками, Глафира Семеновна запила все это красным вином с водой и легла спать. Николай Иванович допил остатки красного вина и тоже начал укладываться.
Комбьян стоит манже до отвалу
Ночь в гостинице была проведена Николаем Ивановичем и Глафирой Семеновной без приключений. Утром вышел маленький инцидент с чаем. Самовара в гости нице не оказалось, хотя о существовании «машин де тэ рюсс», как называла его Глафира Семеновна по-французски, и знали. Напиться чаю супругам, однако, хотелось. Они потребовали чайник. Коридорный слуга, явившийся и сегодня на зов, как и вчера, в рваном замасленном пиджаке, стоптанных туфлях и в четырехугольном колпаке, сделанном из толстой писчей бумаги, принес вместо чайника жестяной кофейник. Обругав его по-русски дураком, Глафира Семеновна положила в жестяной кофейник своего чаю и просила налить кипятком, называя кипяток «ло шод». Слуга налил кофейник теплой водой. Явился чай совсем ненастоявшийся, который совсем и пить было нельзя. Даже чайные листочки не распустились. Слуга на этот раз был обозван по-русски, кроме дурака, и дубиной. Глафира Семеновна вылила при его глазах чай из кофейника в умывальник и, засыпав вновь сухого чаю, заглянула в лексикон и сказала слуге:
