— Се шер, мадам, — попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.
— Лучше нет? — спрашивал Николай Иванович. — Глаша! Спроси.
— By заве бон шамбр? Ну волон бон шамбр.
— A présent non, madame, — покачала головой старуха.
— Что тут делать? — взглянул Николай Иванович на жену.
— Надо брать. Не мотаться же нам еще полдня по Парижу.
— Да ведь вышина-то какая! Это на манер думской каланчи.
— Потом поищем что-нибудь получше, а теперь нужно же где-нибудь приютиться.
— Анафемы! Грабители! Русским «ура» кричат и с них же семь шкур дерут!
— Да ведь за это-то и кричат, что семь шкур дерут.
— Eh bien, madame? — вопросительно взглянула на супругов старуха.
— Вуй… Ну препон… Делать нечего… Нотр багаж.
Глафира Семеновна стала снимать с себя ватерпруф. Старуха позвонила, чтобы послать за багажом. Николай Иванович пошел вниз рассчитываться с извозчиком. По дороге он сосчитал число ступеней на лестнице. Оказалось восемьдесят три.
— Восемьдесят три ступени, десять поворотов на лестнице, пять площадок, — и это они называют «в третьем этаже»! — горячился он. — Черти. Право, черти… Комбьян? — обратился он к извозчику, вынимая из кармана на ладонь горсть серебра.
— Huit francs, monsieur… — произнес тот.
— Как вит франк? То есть восемь франков? Да ты, почтенный, никак белены объелся. Восемь четвертаков по сорок копеек — ведь это три двадцать! — восклицал Николай Иванович. — Мосье, — обратился он к старику, стоявшему при их приезде за конторкой и теперь вышедшему на подъезд. — Вит франк хочет… Ведь у вас такса… Не может же быть, чтобы это было по таксе…
Старик заговорил что-то с извозчиком, потом обратился к Николаю Ивановичу на французском языке, что-то очертил ему пальцем на своей ладони, но Николай Иванович ничего не понял, плюнул, достал две пятифранковые монеты и, подавая их извозчику, сказал по-русски:
— Трех рублей ни за что не дам, хоть ты разорвись. Вот тебе два целковых, и проваливай… Алле… Вон… Алле… — махал он рукою, отгоняя извозчика.
Извозчик просил всего только восемь франков и, получив десять и видя, что его гонят прочь, не желая взять сдачи, просто недоумевал. Наконец он улыбнулся, наскоро снял шляпу, сказал: «Merci, monsieur» — и, стегнув лошадь, отъехал от подъезда. Старик дивился щедрости путешественника, пожимал плечами и бормотал по-французски:
— О, русские! Я знаю этих русских! Они любят горячиться, но это самый щедрый народ!
