Катальщик покатил кресло. Николай Иванович шел рядом и говорил жене:
— Приедешь в Петербург, так по крайности будет чем похвастать: на французе ездила. Вот ты этим французом-то своей тетке Парасковье Кузьминишне нос и утри. Она тебе рассказывала, что когда в Иерусалим Богу молиться ездила, так ехала на ослах, и на козлах, и на верблюдах. Вот ты ей, вернувшись, и подпусти штучку: «Вы, мол, тетенька, и на козлах, и на ослах, и на верблюдах в чужих краях ездили, а я на французе». Это по-нашему — рубль помирить и пять рублей в гору.
— Да куда же, Николай Иваныч, ехать-то? — спрашивала мужа Глафира Семеновна.
— Спроси у катальщика, что здесь есть особенно замечательного.
Глафира Семеновна подумала, сложила в голове французскую фразу и спросила своего катальщика:
— Экуте… Кескилья иси ремаркабль? Монтре ну, же ву при…
— Oh, oui, madame. Les sauvages est-ce que vous avez vu?
— Что он говорит, Глаша?
— Диких людей предлагает посмотреть.
— Диких? Отлично. Пусть везет к диким. Вези, вези.
— Ну навон па вю ле соваж… Алле… Се бьен ле соваж.
— Oui, madame. Vous verrez quelque chose d’admirable… Ils mangent, ils dansent, ils chantent, ils travaillent, — говорил катальщик и покатил кресло по направлению к берегу Сены.
Не доезжая до берега Сены, катальщик вдруг воскликнул над креслом Глафиры Семеновны:
— L’isba russe! Madame, est-ce que vous avez vu l’isba russe?
— Батюшки! В самом деле, русская изба, — проговорила Глафира Семеновна. — Николай Иваныч, видишь русскую избу? Надо зайти.
— Еще бы… Здесь, наверное, и наши русопяты есть. Мусье, держи направо, к избе.
— А друа, друа… — командовала Глафира Семе новна.
Катальщик подкатил кресло к маленькому деревянному зданию с ажурными украшениями, изображающему из себя что-то вроде избы. Около здания была даже скворечница на шесте. Глафира Семеновна быстро соскочила с кресла и направилась в дверь. Проскользнул за ней и Николай Иванович. Тотчас против двери стоял прилавок, и за ним помещались две девушки в платьях, напоминающих сарафаны, с заплетенными косами, в повязках вроде кокошников, с пестрыми бусами на шеях. Девушки продавали точеные из дерева игрушки, изображающие лошадок, козлов, мужиков, медведей. На прилавке лежали также монастырские четки с крестиками, деревянные ложки с благословляющей рукой на конце черенка. За прилавком на полке виднелся тульский самовар, очень плохой ларец с фольговыми украшениями, обитый по краям жестью, и несколько красных лукошек новгородской работы. Над полкой было повешено полотенце с вышитыми красной бумагой петухами на концах, а в углу помещался образ темного письма с серебряным венчиком, вставленный в киоту.
