Он долго приноравливался к сестре с Петькой. Но дело у них не ладилось. Сестра как настоящая прима то и дело вскипала:
– Он мне все портит.
Петька помалкивал. Но на его скулах вспыхивали красные пятна, а руки, покрытые цыпками и бородовками, сжимались в кулаки. В конце концов Галина Карповна их уломала. А Мишель твердо пообещал:
– Я буду играть тихо-тихо. Ля, ля, ля.
Он озабоченно растягивал мехи аккордеона, то далеко забегая вперед, то внезапно, словно спохватившись, резко останавливался.
Сестра, раздраженно щурясь и притопывая ногой, пыталась к нему приноровиться. А Петька затравленно глядел в зал. Оттуда добродушно посмеивались, жидко хлопали. С задних рядов раздался свист.
Сестра, не оборачиваясь на аккомпаниатора, гордо кивала публике.
– А теперь, – она вдруг независимо тряхнула головой, – частушки!
Сестра подошла к Мишелю, решительно сдвинула мехи аккордеона, застегнула на кожаную петельку и, притопнув, взмахнула над головой воображаемым платочком:
– Хоп!
Я глянула на Галину Карповну. С ее лица медленно сходила краска.
– Хоп, хоп, хоп, – задорно начала сестра, кружась в танце.
Мишель несколько секунд оторопело смотрел на нее, а потом словно очнулся.
– Хоп, хоп, хоп, – подхватил он и сперва медленно, а потом все быстрей и быстрей, с каким-то азартом стал похлопывать себя в такт по коленям и груди. Будто в нем вдруг пробудилось русское начало.
– Хоп, хоп, – вдруг ожил Петька и притопнул ногой.
– Засадили кукурузой пол-Советского Союза, – выкрикнула сестра, бросая победные взгляды.
Зал оторопело замер.
– Хоп, хоп, хоп, – самозабвенно выпевали на сцене.
– Они таки да, наконец, спелись, – прозвучал в тишине чей-то голос.
И зал нервно грохнул обвальным смехом.
– А вторую половину – сплошь воровскою малиной, – сестра кокетливо взмахнула воображаемым платочком и вновь пошла в пляс.
– Занавес, – тонко выкрикнула Галина Карповна.
Поздно вечером того же дня она вызвала тетку из комнаты и под монотонную капель из вечно текущего кухонного крана твердо сказала:
– Вы сами понимаете, какой пост я занимаю. Я обязана заявить.
Это мой долг.
Тетка стояла, прижавшись к нашему давно прохудившемуся корыту, смотрела широко раскрытыми глазами, не смея проронить ни слова.
– Мне жаль вашу дивчинку, она попала под влияние чуждой нам идеологии. – Галина Карповна говорила чисто по-русски и только раз ввернула украинское словечко «дивчинка», словно в память о тех вечерах, когда распивала с моей сестрой чаи и готовилась к концертам. Я смотрела на них через крохотное запыленное, затянутое паутиной окошко заброшенной кладовки. Ноги мои балансировали на каком-то шатком ящике.
