– Благодарю, но у меня мало времени. – Я неопределенно пожала плечами.
«Отчего он так навязчив?» – мелькнула тревожная мысль.
– Пани не скучно одной? – Старик натянуто улыбнулся.
– Я привыкла, – вырвалось у меня.
И тотчас пожалела о своей откровенности. Жизнь давно научила все беды и радости носить в себе. Его глаза блеснули любопытством.
– Разве пани живет одна? У пани нет детей?
– Есть взрослый сын. Но он далеко, – неохотно ответила и сделала чуть заметный шаг назад.
Что-то в этом человеке настораживало меня всё больше и больше.
– А муж? Родственники? — продолжал допытываться он.
– Извините, тороплюсь, – сухо сказала я, пытаясь высвободить руку.
– У Зибуца есть к вам серьезное дело. Очень серьезное. Но я должен присмотреться к пани. Получше узнать, – глухо произнес он.
Я решительно вытянула пальцы из его ледяной ладони.
– Пани обиделась или просто боится?
Старик торопливо, бессвязно забормотал:
– Вас послал сам Б-г. Кажется, мои молитвы наконец дошли до его уха. Когда увидел, как пани сошла с автобуса, сразу подумал: «Ицхак, гиб а кик ауф дизе аидише ойген (посмотри на эти еврейские глаза)».
«Аидише ойген!» Я невольно отшатнулась. Пересилив растерянность, вытолкнула из себя:
– Разве вы вчера были на автовокзале?
Он кивнул и опустил темные тяжелые веки:
– Вот уже пятьдесят лет хожу туда. Там моя синагога. Там молюсь за всех усопших. А с тех пор как понял, что дни мои сочтены, хожу туда каждый день. Знаете зачем? —наклонившись, таинственно прошептал. – Жду честного, надежного еврея.
Он проницательно посмотрел на меня. И вдруг закатился лающим, захлебывающимся смехом:
– Пани сейчас подумала: «Ненормальный старик». Верно?
– Что вы, – смутилась я. Он угадал мою мысль.
– Это бывает, – снова засмеялся Зибуц, – обо мне в городе многие так думают. А весной один еврей из Вильно прямо сказал: «Ду ист мишигинер альтер ( ты – сумасшедший старик)». – Всё ещё улыбаясь, он заглянул мне в лицо и настойчиво спросил: – Так пани дозволит мне завтра зайти до неё в хотель?
– Нет, – вырвалось у меня.
Губы его обиженно дрогнули. Я смешалась и покраснела:
– Быть может, лучше встретимся здесь? Часов в пять?
– Дзэнькуе, пани! Бардзо дзэнькуе.
Он с достоинством поклонился и пошел, шаркая разбитыми туфлями. На согбенных плечах, точно на перекладине, болтался неумело залатанный на локтях пиджак.
«Как сказал этот старик? Аидише ойген». Я порывисто достала из сумочки черные очки. Нерешительно повертела их, прикрыла глаза и надела. Прохладные металлические дужки покойно легли за уши.
