— Роза, — промолвил Чарли, — ты просто потеряла рассудок.
Она ревела, как белуга, грубо, некрасиво. Он боялся сделать к ней шаг. Она немного успокоилась и отвернулась.
— Ну вот, видите, что вы натворили, — всхлипнула она. — Что, довольны? Уходите же, прошу вас.
— Роза, милая, ты не в себе.
— Никакая я вам не Роза, — всхлипнула она. — И никогда не была ею, и не могла быть ни на секунду. Да будь проклят тот день, когда этот человек стал моим отцом! — вырвалось у нее — не то слова, не то рыдания. — И даже не дал мне своей фамилии! — она захлебывалась в слезах. И громко, как в трубу, высморкалась.
Чарли чувствовал себя подавленным, разбитым, смущенным, почти счастливым.
— А что же твоя мать — миссис Грант?
— Довольно! — закричала она. — Довольно! Я вас не просила обсуждать мою личную жизнь! — тряся его за плечи. — Убирайтесь вон! — и вытолкнула за порог.
Напоследок, перед тем как за ним захлопнулась дверь, перед его глазами мелькнула кошка — хвост трубой, она бесшумно — топ-топ, топ-топ — утаптывала коврик.
Споткнувшись о порог, он вывалился на улицу и заковылял, куда глаза глядят, часами кружа по городу, ни разу не посмотрев вслед проходящим девушкам.
Он любил Розу, любил отчаянно и безнадежно.
На следующий день он не явился на работу. И даже не предупредил. В конторе не знали, что и подумать. Все это время после возвращения он был таким добросовестным. И ему простилось.
Тем не менее, дабы не вызывать подозрений у миссис Фрейзер, он вышел из дому в обычный час. Постель его, что ночью превратилась в беспокойную могилу[12], свято хранила тайну и ни о чем, ни о чем не поведала горничной Мэри.
Он бежал от Розы, но образ ее являлся всюду — в корзинах цветочницы, в прозрачных отражениях витрин, на пыльных полках букиниста, в подборке прозы мисс Роды[13] Броутон, в раскрытом томике «Растущей, как цветок»[14]; в лавке продавца семян с этикеткой «Роза Картера», болтавшейся на носике лейки.
Ведь она отвергла его, указала ему на дверь. И жизнь его стала пыткой.
— Чертовы попрошайки, слетелись, как мухи на мед! — услышал он за собой.
И он увидел Розу — как однажды давным-давно, в тот день, когда уехал Джеймс, — обнаженная, в лучах заката, она стояла на кровати, такой мягкой, что почти утопала в ней, его Роза, она смеялась и подпрыгивала, пришлепывая к потолку комаров, и копна ее пышных, озаренных, волос вздрагивала, как пламенеющая на закате роза.
Он почти бежал, выбиваясь из сил, волоча за собой культю, скорее прочь, и только сильнее припадал на костыль.
