Останавливаюсь на месте, где, по моим предположениям, должен находиться искомый сарай, но не обнаруживаю никакого сарая. Небольшой вишнево-яблоневый садик, утонувший в белом цвету, и кокетливая дачка. В общем, продолжение воспоминаний о первом букваре. Выхожу из машины, чтобы поподробнее изучить обстановку, и только собираюсь оглядеться с надеждой обнаружить следы таинственного сарая, как из дачки выходит высокий мужчина.
— Скажите, пожалуйста, кто вам нужен? — голос ясный и чистый. Голос прирожденного певца или оратора.
— Товарищ Филипп Манев.
— Это я, — отзывается мужчина и с готовностью приближается ко мне.
Вид моего служебного удостоверения ни малейшим образом не влияет на его доброжелательность и после обычного «пожалуйста» он ведет меня к двери.
У Филиппа Манева фигура, как у брата, и он очень похож на него лицом, хотя, может быть, за исключением двух вещей: лицо гораздо красивее — наверное, потому, что оно не такое серьезное, как у брата — и в то же время оно немножко испорчено тоненьким ободком из волос, который некоторые сегодняшние юнцы именуют бородой. Когда мы входим и Филипп предлагает мне потертое кожаное кресло, я неожиданно для себя обнаруживаю, что даже волосяное обрамление не в состоянии лишить привлекательности хозяина. Чтобы полностью убедить меня в этом, он улыбается ослепительной улыбкой, устремляет ко мне открытый взгляд ласковых карих глаз и замечает:
— Я еще со вчерашнего дня жду вашего приглашения.
— Зачем же отнимать у вас время? Вы ведь уже дали показания.
И чтобы переменить тему, я спрашиваю:
— Значит, это и есть «сарай»? Не так уж плохо для сарая.
— Так уж его окрестили, — объясняет Филипп, усаживаясь на кушетку. — Мама когда-то назвала его «сараем» из боязни, что его национализируют. Она, знаете, была из тех, кто, имея одну черепицу над головой, считает, что все равно ее национализируют.
Собственно, в этой дачке нет ничего особенного, и, по всей вероятности, она состоит из этого просторного холла, в котором мы находимся. Холл обставлен с претензией на артистичность — в углу штатив, на котором стоит бытовой пейзаж со старыми домами, еще несколько картин, висящих на стенах (две из них — жанровые, об остальных не могу судить, потому что ничего в этом не понимаю), одна стена целиком занята видами разных стран — альпийские вершины, тропические пальмы, Эйфелева башня и небоскребы.
— Вижу, вы любите дальние страны?
— Кто же их не любит? — чуть улыбается хозяин, поймав мой взгляд. — Только для таких, как я, эти дальние страны недоступно далеки.
