Но помимо того, было у нее в лице что-то еще, и ноги и руки у меня отяжелели, и прошло несколько минут, прежде чем я мог спуститься к ней.
— Августа? — еле шевеля губами, спросил я, подходя, ибо, что одна из двух мертва — я уж не сомневался.
— Нет!
Она отрицательно покачала головой.
Мне было трудно говорить, так как челюсти у меня дрожали, а я не хотел, чтобы она это видела. Но спросить надо было, ибо могло же случиться такое чудо, что я ошибся.
— Майя?
— Да, Янсен...
Еще длинная минута прошла.
— И так же... ночью?
— Да...
Больше до самого дома мы не говорили ни слова.
Только в дверях я спросил и не узнал своего голоса, до того он сделался странным, каким-то беззвучно-хриплым, как у человека в последнем градусе горловой чахотки:
— Где она?
Она покосилась на меня блестевшим уголком глаза.
— Я покажу...
И добавила торопливо, словно мысль ее, действительно, всецело была занята только этим.
— Видишь ли... Не нужно, чтобы Августа видела...
— Да, да...
— И тише входи... Она еще спит...
— Да, да...
Майя лежала в кухне, в ящике для дров, плотно накрытом крышкой...
Теперь буду краток.
Все было так же, как в первый раз. Майя была мертва — и на тонкой детской шее явственно были видны те же багрово-синие отпечатки девяти страшных неумолимых пальцев.
Было бы напрасно осматривать окна и двери, чтоб убедиться, целы ли они. Едва это пришло мне в голову, как я понял, насколько это бессмысленно. Для него — да простит мне Бог, я уж не мог больше не верить в это— не могло ведь быть ни дверей, ни окон...
— Тише, — сказала Анна, усаживаясь в кухне на подоконник, — садись около... вот так, Янсен... И говори шепотом...
— Да, да...
— Вот так...
Она помолчала немного, глядя на меня блестящими глазами.
— Видишь ли, Янсен, теперь уж, дружок мой, хочешь не хочешь, ты должен войти целиком в это дело, с головой и ногами... Ты должен вступиться за меня и за нее, последнюю...
— Вступиться? — бессмысленно повторил я.
Она кивнула головой.
— Да, Янсен, потому что, видишь ли, последняя, Августа — ведь это твоя родная дочь... Ты знаешь же это...
Я знал это.
— Самая родная... Как же тебе не вступиться?
— Но, Анна, что я должен делать?.. Скажи мне только — что?..
— Я не знаю, Янсен... Я, право, ничего, ничего не знаю...
Она взялась за голову руками.
— У меня совсем опустела голова... Я вот смотрю и... я... я... Янсен, вероятно, очень больна... Подумай сам, что делать… Я тебе говорю все, потому что с утра уже твержу себе, что должна тебе все сказать... и вот говорю... Но сама ничего, ничего не знаю... А-ах, Янсен...