— Ну, рассказывай!
— Что же мне, Янсен, рассказывать?.. Мне нечего больше рассказывать...
Анна поежилась под платком, потому что пунш, видно, ее совсем не согрел...
— Это было в четыре утра... может быть, пятью минутами позже... Я проснулась, потому что будто меня ударили... Понимаешь, Янсен, точно укол в сердце, так что даже больно было... очень больно...
— Н-ну?
— Ну, я встала и сейчас же пошла к кроваткам посмотреть, потому что что-то уж мне сказало, что нужно посмотреть... Ну вот...
Анна задохнулась и приостановилась.
— Дальше, Анна...
— Я же рассказываю, Янсен, — тихо сказала она. — Только ты не торопи меня, потому что у меня... немного мешаются мысли... Так, вот, я посмотрела... все три лежали, как легли... Только у Терезы чуть-чуть, вот настолько, было отогнуто у шейки одеяло... и больше ничего...
Она посмотрела на меня.
— Она была мертвенькая, Янсен!...
Я прошелся по комнате, всеми силами сдерживая дрожь тела.
— Анна, — сказал я наконец, — у мертвых свои дела, у живых — свои! В дела живых мертвые не вмешиваются... Ты слышишь меня?... Я не верю, Анна...
— Во что, Янсен?
— Во всю эту штуку не верю!
— Янсен!
Она подняла на меня глаза — и, если сто лет мне суждено жить, сто лет я буду помнить ее слабую, жалстную, тающую улыбку, говорившую об истекавшем кровью материнском сердце, улыбку, с которой она, противоставляя моему неверию то, что безвозвратно случилось уже, тихо сказала:
— Но ведь она мертвенькая, Янсен. О чем же спорить?... Она ведь мертвенькая, верим ли мы или не верим, и мы ее не воскресим.
Я уцепился за новую мысль, ибо не мог же я принять то, что не укладывалось у меня в голове.
— Послушай, Анна... Вспомни хорошенько, одни ли вы были, когда Иост с тобой говорил? Вспомни это!
Она сразу поняла, что я хотел сказать.
— Одни, Янсен, не беспокойся... Это я хорошо знаю...
И, пожав плечами, задумчиво добавила:
— А если б кто-нибудь и подслушал, кому, скажи, пришло бы в голову угождать так Иосту, делать так, как он этого хотел? Что ты, Янсен?!.. Лучший, самый лучший его друг, самый преданный человек не решился бы бы так далеко пойти…
— Но, Анна... — я схватился за голову. — Это невозможно... пойми же....
— Невозможно?
Она перегнулась вдруг ко мне и, странно блеснув глазами, не тем голосом, каким она сейчас говорила, а каким-то новым, сказала, чтоб положить конец спору:
— Слушай, Янсен... Пусть сплелись тут все случайности, какие ты хочешь, пусть найдутся свидетели, которые под присягой покажут, что это сделал другой и все это видели, — я — слышишь ты меня? — я, Анна Иост, одна останусь при том, что это сделал он... потому что осталось нечто, что сильнее всех свидетельств в мире...