...Как это ни странным казалось бы для такой женщины, как Aннa, но смерть Иоста она приняла к сердцу и долго после этого провалялась в больнице в нервной горячке...
Когда я посетил ее — тогда она стала уже поправляться, — ее первый вопрос был:
— Янсен, что девочки... Майя, Тереза и Августа?
Она приподнялась с постели — и взгляд ее был полон такого трепетного судорожного ожиданья, так, видно, напряглось все ее существо, что, кажется, ответь я ей не в эту же секунду, а секундой позже, ее сердце разорвалось бы..
— Все девочки живы и здоровы!—сказал я.
— Благодарю тебя, Янсен.
Она глубоко перевела дух, опустилась на подушки — и обильный пот выступил у нее на лице.
— Благодарю тебя! — повторила она и слабо мне улыбнулась.
Потом с притихшим, серьезным лицом пристально посмотрела куда-то в угол, мотнула головой, как бы отмахиваясь от чего-то страшного, назойливого, не дававшего ей ни минуты покоя, и прошептала так тихо, что только низко наклонившись к ней, я мог расслышать:
— У меня тяжелые сны, Янсен!.. Ужасно тяжелые!
Через неделю Анна была уже дома, а через десять дней, в раннее сумрачное осеннее утро, она сидела у меня, кутаясь в платок и, тускло глядя куда-то мимо меня, говорила:
— Не знаю, что и делать, Янсен... Я положила ее пока в чулан в тот угол, где у нас сложены пустые ящики... Ты знаешь... Там она лежит... Только меня все мучает совесть... Она ведь всю жизнь боялась крыс, а крысы так и шмыгают там, так и шмыгают...
Руки у меня были холодны, как лед, и дрожали. Я приготовил горячий пунш, глотнул сам и заставил Анну выпить залпом полстакана.
— Теперь, Анна, по порядку, как было? — сказал я. — Я не все сразу осилил... И постой... прежде какая из них? Ты не сказала...
— Разве я не сказала?... Тереза...
— Это старшая твоя?
— Да...
— Анна... теперь только не лги... Скажи мне по правде, как перед Богом, кто отец?
— Я тебе скажу, Янсен, по святой правде, как перед Богом, — сказала Анна покорно, — потому что... что же мне теперь лгать!.. Петерс Твид!
— Анна!
— Это правда, Янсен, как я живая перед тобой!
Она не лгала в эту минуту — я видел — и смертная тяжесть скатилась у меня с сердца.