Отто помедлил, потом вдруг спросил:
— Фройляйн, над вами висит золотая шпага?
— Да. Вы ведь видите ее? У нас одинаковое зрение.
— И надо мной.
— Вижу. У нас одинаковая клятва. Смерть виновным в смерти.
— Думаю, не одинаковая, фройляйн. Позволите вопрос? Как вы будете определять, виновен человек или нет? Будете ли брать в расчет его намерения?
— О чем вы говорите, герр Штальберг? Конечно, намерения важны. Я ищу тех, кто задумал и осуществил всю эту провокацию. И тех, кто это приказал, если они есть. И тех, кто приказал им это приказать. И так далее. Такое нельзя сделать случайно.
— Значит, мы поклялись в разных вещах. Я собираюсь уничтожить всех, кто сделал так, что барон не мог не погибнуть. Даже если при этом они думали, что делают что-то другое.
— Достаточно… радикально. А зачем вы мне это сообщили?
— Мы союзники. Не хочу, чтобы между нами было недопонимание. Возможно, я не смогу по-другому объяснить десяток-другой смертей.
* * *
Утро следующего дня выдалось свежим и солнечным; птичий щебет наполнял аллеи старого венского кладбища. Даже траурная процессия, направлявшаяся к фамильному склепу фон Лейденбергеров, выглядела нарядно в это утро. Сверкало серебряное шитье и золото на погонах имперской формы, вынутой из старых шкафов; сияли сапоги и пуговицы солдат хаймвера и даже райхсвера; качались черные плюмажи изящных карет бывших аристократов, и длинная вереница лиц простого сословия тянулась за ними, неся в руках цветы. Что и говорить, яркая личность барона привлекала самых разных людей.
Впереди четверка вороных катила открытый катафалк с богато украшенным и наглухо закрытым гробом. Оркестр играл марш.
Эльза ехала в карете вместе с отцом и матерью. Они редко виделись, хотя давно достигли примирения, — по крайней мере, формального. С отцом Эльза порой вела прежние заинтересованные разговоры, а с матерью была предельно сдержана и вежлива. Все ее отношение к дочке укладывалось в различные оттенки недовольства.
Потом были пышные, торжественные похороны. Речи говорили даже былые недоброжелатели барона: кто искренне, а кто и потому, что с «Бальмунгом» стало сложно не считаться. Люди разошлись и разъехались только далеко за полдень.
Эльза механически исполняла светский протокол; пустота в ее груди продолжала расти. Гротескно и бесповоротно было все случившееся, о чем знали только некоторые люди отряда. Странно было вспоминать любимого деда, — веселого, авантюрного, яростного, живого, — и тут же — ужасные останки в мерзкой, залитой кровью могиле. И Эльза леденела внутренне, и многие поколения фон Лейденбергеров в ее крови говорили о мести. Но, кажется, никто из предков не смог бы представить себе, на что пойдет для этого их наследница.
