Милош со свистом втянул воздух сквозь зубы:
— Знаешь что, Стефан… а это не слишком ли?! Я вот тоже к «хорошим людям» не отношусь — но до сих пор мне не приходилось убивать тех, кто совсем уж ни при чем!
— Еще один, — насмешливо проговорил Лодзянский, — Ишь, чистоплюй выискался. Давай, найди решение получше! Тут у нас народу, как в небольшом городе — ты хочешь, чтобы их полегла половина? Знаешь, что начнется, если мы не сработаем четко? Или мне прочесть тебе лекцию насчет больших и малых жертв? Да, мы это сделаем. Легавые сами обещали привести какую-то сумасшедшую. Вдобавок ее чем-то накачают, она и не почувствует ничего. Зато наших это впечатлит — и они забудут раздумывать, выполнять приказы или нет, а то развели моду… развесили уши на ватиканские проповеди. Полномасштабная резня в этих чертовых катакомбах мне на хрен не сдалась, Милош.
— Эх, Стефан… гореть нам в аду с тобой, вот что я скажу.
— Это уж непременно. Мне, знаешь ли, поздно на амнистию надеяться.
* * *
…Тадеуш, узнав страшную правду, чувствовал себя так, будто наелся раскаленных углей. Ему открылась та ужасная диалектика, на которую намекала Эльза: все хорошее куплено плохим. И, будто одной подруги детства было мало, — выяснилось, что это касается и нежданно обнаружившегося отца, и Милоша, с которым он успел сдружиться. Все, что окружало Тадеуша, имело страшную цену: спасение его коровы когда-то, его собственная жизнь, жизни матери и сестренок, безопасность Польши, и даже подполье, которое было оплачено проклятым талисманом… И самое ужасное во всем этом было то, что это было сделано из любви. Но как теперь жить с этим знанием? Можно ли с этим согласиться? Где найти меру оценки?
Через несколько часов явился Милош. Он явно желал ободрить племянника: сказал, что есть хорошие новости. Им удалось заключить сделку с полицией: шлемы от облучения в обмен на сведения об «инквизиторах». Так что пусть Тадеуш не беспокоится и набирается сил, закончил Милош, ставя на табурет кружку с бульоном.
В результате этой новости Тадеуш не ободрился, а наоборот. Сказав себе: «вольно!», он позволил лихорадке принести ему забытье. Но и в бреду все, что он узнал, его не оставило. Напротив, оно обросло гротескными образами, замыкаясь в безысходное кольцо.
…Сколько прошло времени, он не знал, — но в минуты облегчения ему казалось, что голова и тело уже болят не так сильно. Тадеуш пересилил апатию и попробовал подняться. Хоть и пришлось стиснуть зубы — но он все-таки уселся на топчане, сделал несколько вздохов и встал, схватившись за стену. Голова кружилась. Тадеуш опять сел.
