— Извините, что так долго, — пропел сверху голос. Герцог посмотрел наверх. — Я почти собралась, — из окна сказала Зулейка.
Это мимолетное виденье придало новый тон его решению. Ему стало ясно, что смерть от любви к ней не будет мерой предосторожности или плодом отчаяния. Нет, то будет чувственная роскошь — пылкий восторг, от которого нельзя отказаться, Что может быть лучше смерти от любви? Таинство брака в сравнении с таинством смерти казалось ему убогим. Смерть — душа несравнимо выше и прекрасней. Настоящий брачный венец — один лишь смертный венец.
Герцог запрокинул голову, развел широко руки и практически побежал. Да, он добьется своей невесты раньше, чем зайдет солнце. Он еще не знал, каким образом добьется ее. Главное, что уже сейчас он, быстроногий и полнокровный, шел к ней, и она слышала его приближение.
Зулейка, видение в воздушных белых одеяниях, выйдя через дверь, не могла понять, почему он так к ней заспешил. Герцог, чьи движения выражали обуревавшие его мысли, принял ее за ужасную свою невесту. Радостно возопив, он к ней поскакал и схватил бы ее в объятия, если бы она ловко не увернулась.
— Простите! — сказал он после паузы. — Я обознался. По глупости принял вас за другую. Мне показалось, вы…
Зулейка спросила сурово:
— У меня много двойников?
— Вы прекрасно знаете, что никто в мире не сравнится с вами. Все, что могу сказать, — я был взволнован. Все, что Могу сказать, — это не повторится.
Она очень рассердилась. Раскаяние его было несомненным. Но бывают проступки, которые не искупит никакое раскаяние. Это, кажется, был один из них. Первым ее желанием было прогнать герцога, немедленно и бесповоротно. Но ей хотелось показаться на гонках. А одной пойти нельзя. А кроме герцога, идти не с кем. Верно, вечером ожидался концерт; там она могла выгодно показаться; но ей хотелось, чтобы на нее посмотрел весь Оксфорд — и сейчас же.
— Я прощен? — спросил он.
Боюсь, собственное достоинство оказалось в ней сильней милосердия.
— Я попробую, — только и сказала она, — забыть ваш поступок.
Она поманила его, раскрыла зонтик и была готова двинуться в путь.
Они прошли вместе через гравийный простор переднего двора. Как обычно, на крыльце несколько собак на цепи терпеливо ожидали хозяев. Зулейка, конечно, не любила собак. Не бывает достойного мужчины, который бы не любил собак; но многие достойнейшие женщины не имеют такого пристрастия. Если подумать, с собаками добры только те женщины, к которым не проявляют симпатии мужчины. Привлекательная женщина в собаке видит бессловесную и беспокойную скотину — вероятно опасную, несомненно бездушную. Но она гладит пса из кокетства, когда рядом находится порабощенный ею мужчина. Даже Зулейка, похоже, не брезговала столь банальным способом возбудить зависть. Крупный бульдог, разлегшийся перед сторожкой привратника, ей, конечно, совсем не нравился. Не будь она столь сердита, наверное, она бы не стала очаровательно склоняться над ним, ворковать и пытаться его погладить. Увы, милый ее жест потерпел неудачу. Скорчив ужасную физиономию, бульдог съежился и попятился. Странно! Стопор (так его звали), как и большинство псов его породы, ожидал всегда томительно, кто бы его заметил, радовался неумеренно всякому слову и ласке, был готов вилять хвостом и тыкаться носом, ни к кому не бывал равнодушен. Ни нищий, ни вор не встречал отпора со стороны этого зверя широких взглядов. Но был и у него предел терпимости — и Зулейка находилась за этим пределом.
