Войдя в коридор, незнакомец затянул снова:
— Энрике, — прошептал я. — Энрике.
Мне никто не ответил.
В коридоре рыгнули; пахнуло перегарной кислятиной.
— Он пьян, — шепнул Энрике. — Зайдет сюда, заткнем глотку.
Пришелец удалялся, с трудом передвигая ноги. На повороте он остановился, долго возился с упрямым замком, пока наконец дверь шумно не захлопнулась за ним.
— Уф, пронесло!
— А ты, Лусьо… что молчишь?
— От радости, дружище, от радости.
— Как ты его заметил?
— Я сидел на лестнице, вот так. И вдруг — слышу шум. Высовываюсь и вижу — кто-то открывает калитку. Бамбино! Берет за живое!
— Смотри, как бы он нас не учуял.
— Я его успокою, — сказал Энрике.
— Что будем делать?
— Что делать? Пойдем, я думаю — хватит.
Мы спускались на цыпочках, улыбаясь. Лусьо нес пакет лампочек. Энрике и я — два тяжелых узла с книгами. Вдруг, непонятно почему, я вспомнил о ярком солнечном свете и тихо рассмеялся.
— Что смеешься? — мрачно спросил Энрике.
— Просто так.
— Как бы не наткнуться на фараонов.
— Нет, тут спокойно.
— Ты это уже говорил.
— Да, вон как льет!
— Черт побери!
— Что случилось, Энрике?
— Я забыл запереть в библиотеке дверь. Дай фонарик.
Я протянул ему фонарь, и Ирсубета побежал наверх.
В ожидании мы присели на мраморные ступени.
Я дрожал от холода. Вода яростно ударялась о камень плит во дворе. Глаза сами собой закрывались, в мозгу разлился свет далеких сумерек, и я увидел умоляющее лицо любимой, стоявшей неподвижно, прислонившись к стволу осокоря. И упрямый внутренний голос твердил во мне: «Я любил тебя, Элеонора! Ах, если бы ты знала, как я любил тебя!»
Неся под мышкой книги, появился Энрике.
— Что это?
— «География» Мальт Брана. Взял для себя.
— Всё в порядке?
— Постарался.
— Не заметят?
— Кто знает.
— Слушай, так ведь этот пьянчуга, наверно, запер калитку…
Предположение Энрике не подтвердилось. Калитка была не заперта, и мы вышли на улицу.
Бурлящие потоки бежали вдоль тротуаров; дождь, утихомирясь, сеялся въедливо и упрямо.
Не обращая внимания на тяжесть груза, мы шли торопливо, подгоняемые благоразумными опасениями.
— Славное дельце.
— Славное.
— Лусьо, а что, если пока оставить все у тебя!
— Не глупи, завтра же всё скинем.
— Сколько лампочек вышло?
— Тридцать.
— Славное дельце, — повторил Лусьо. — А книжки?
— Я прикинул — на семьдесят песо, — сказал Энрике.
— Сколько времени, Лусьо?
— Около трех.
Нет, было еще не так уж и поздно, но усталость, тьма и безлюдье вокруг, горечь в душе и капли, стекающие за шиворот, — все это делало ночь бесконечной, и Энрике сказал упавшим голосом:
