Апельсинчики, как мёд,
В колокол Сент-Клемент бьёт
пели двигатели.
Но я не терял спокойствия. Я танцевал лучше их, и у меня была отличная пара — самая красивая девушка в мире. Я наклонил голову и увидал изгиб её шеи, нежный наклон плеч и узкие, длинные, горячие руки.
Внезапно в правом крыле появились пробоины от пуль. Я испугался и разозлился, но больше разозлился, чем испугался; потом успокоился и сказал:
— У этого немца нет чувства юмора. В любой компании всегда найдётся кто-нибудь не понимающий шуток. Но бояться всё равно нечего. Нечего тут бояться.
Количество пробоин удвоилось, и мне стало страшно. Я сдвинул крышку кабины и закричал:
— Кретины, посмотрите, какие смешные рисунки! Гляньте на мой хвост, прочтите рассказ на фюзеляже.
«Мессершмитты» не отставали. Они ныряли, заходили мне под брюхо и непрерывно стреляли. Моторы запели громче.
И звонит Сент-Мартин:
Отдавай мне фартинг
пели они, и под их голоса чёрные кресты плясали и покачивались в такт музыке. Всё больше пуль прошивало крылья, кабину, кожух мотора.
Неожиданно несколько пуль попали в меня.
Но я не чувствовал боли, даже когда вошёл в штопор и крылья моего самолёта захлопали, хлоп-хлоп-хлоп, ещё быстрее, быстрее, голубое небо и тёмное море погнались друг за другом по кругу и наконец исчезли, осталось только солнце, мелькавшее, когда я крутился, но чёрные кресты шли за мной, танцуя и держась за руки, и я по-прежнему слышал пение их моторов.
Время свечку погасить,
Тебе голову срубить
пели они[1].
Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, били крылья. От неба и моря осталось одно лишь солнце.
А потом одно море. Оно было подо мной. Пена завивалась барашками, и я сказал себе:
— «Белые барашки пасутся в волнах».
Сказав это, я понял, что у меня голова в порядке: барашки и волны. Времени оставалось мало. Море приближалось, барашки росли, а море походило на море и на воду, но не на зеркало. Потом остался разъярённый, белый-белый баран, он сучил копытами и поднимал брызги, крутил рогами, в бешенстве носился по морю.
Я падал.
Стало теплее, исчезли чёрные кресты, небо исчезло. Но ощущение тепла возникло только потому, что не было ни обжигающей жары, ни жгучего холода. Настал вечер, я сидел в красном бархатном кресле. В спину дул ветер.
— Где я? — спросил я.
— Не вернулся с выполнения боевого задания.
— Тогда я должен позвонить матери.
— Нет. Пользоваться телефоном запрещено.
— Почему?
— Отсюда звонят только Богу.
— Что, вы сказали, со мной?
— Пропал без вести, поиски прекращены.
