— Курить-то можно в вашей хате? — спросил Мефодий и, искоса оглядывая все убранство комнаты, принялся скручивать цигарку.
— Можно, курите, — сказала хозяйка, — у меня свой паровик, накадит, дышать нечем.
Махмуд неодобрительно следил за Мефодием, пока тот сворачивал цигарку. А когда Друшляк закурил, черкес повыше поднял голову и нахмурился.
— Не выносит, — кивнув в его сторону, сказал Мефодий. — Есть же такие несчастные люди. Лишают себя какой забавы и утехи, а?
Махмуд сидел, сложив руки на груди. Узкое его лицо отличалось особой красотой жителя гор: постоянное напряжение отковывает каждый мускул, откладывая на лице и в движениях следы этой напряженной борьбы, облагораживающей человека.
Махмуд был в постолах из самодельной сыромятины. В ременных петлях торчали травинки. Рябенький сатиновый бешмет был подпоясан узким ремнем, отделанным слоновой костью, а вместо кинжала сбоку в ножнах висел короткий нож, пригодный и для самозащиты и для мелких дорожных работ.
— Ну, гости дорогие, давай поснедаем, что бог да кума Елизавета нам послали, — оглаживая усы, сказал хозяин, — ты, сынок, небось уже отснедал?
— Уже, батя!
— Ну, тогда стушай погуляй. Далеко не заходи. Встревались нам на пути камалинцы, объясняли, что нынче должон к нам сам отдельский атаман пожаловать. Не слышал, Мишка, а?
— Про атамана нет. С фронта черное письмо пришло, еще трех наших казаков убило.
— Что? — Отец насупился, всем корпусом повернулся к жене. — Не знаешь, кого побили?
— Не знаю. Скоро всю станицу в черные подшалки нарядят.
— Ну что ж, помянем всех убиенных за веру русскую, и за царя белого, и за новую свободу, — шутейным тоном произнес Мефодий, опуская руку в карман шаровар. Появилась бутылка. Мефодий поцеловал донышко.
— Белая головка, первый сорт, николаевская, — приговаривал Мефодий, — умел, черт кровавый, водку варить. С майкопского винного складу достал. Сам громить ездил старый режим. Два ящика приволок, куманьки дорогие. А то, как царя спихнули, думаю, сумеют ли новые управители водку варить.
Мефодий покрутил бутылку, пока водка не запенилась, и ловко вышиб пробку.
— Ну, Михаил Семенович, теперь твоих делов тут нету. Начались поминки.
Миша, заскучавший было у окна, шмыгнул в двери и, посвистывая, направился к калитке. У ворот столкнулся с супрягачом Хомутовым и невольно остановился. Сапоги из армейской юхты, зеленый картуз, синяя вельветовая рубаха делали его нарядным и независимым.
— Отец дома, хозяин? — козырнув, опросил Хомутов.
