— За юкагиров, — терпеливо поправил я. — За первых сибиряков. За первых русских в Сибири.
— Но и за чукчей тоже, — почему-то для нее это было важно.
— О них там совсем немного.
Не знаю, почему я спросил:
— Знаешь, сколько страниц занимает история освоения Сибири в школьном учебнике?
— Не знаю.
— Всего одну. Ермак, разумеется. Дежнев, Хабаров, кажется, Атласов.
— Этого мало?
— А ты как думаешь? — удивился я.
Она пожала круглыми вязаными плечами:
— У меня не государственный ум. Я не историк.
Снова заболело сердце. Равнодушие Ии к истории ничуть не удивило меня, и все равно это было неприятно.
— Как ты себя чувствуешь?
Я тоже пожал плечами. Я чувствовал себя скверно. Стоило мне заговорить об истории, как вернулась боль. Эта боль пульсировала в висках и в сердце.
— Сейчас легче? — Ия прохладными узкими ладонями сжала мне виски.
— Легче…
Я задыхался:
— Сейчас отпустит…
Меня действительно отпустило.
— Часто у тебя так?
— Часто. Но обычно ночью. Днем это впервые… Наверное, недоспал сегодня… — Я настороженно прислушивался ко все еще бьющемуся с перебоями сердцу. — Наверное, не выспался.
— На тебе лица нет.
— Ничего… Все прошло…
Ия ласково провела рукой по моему горячему, вмиг взмокшему лбу:
— С тобой давно так?
— Два года.
— Два года… — откликнулась она как эхо.
— Только не впадай в задумчивость, — попросил я. — Когда ты впадаешь в задумчивость, ты куда-то исчезаешь. Я не хочу, чтобы ты исчезла.
— Я не исчезну.
Мы засмеялись.
— Как это у тебя получилось? — спросил я. — С монеткой. Как она оказалась у тебя в руке?
— Ты ведь сам говоришь — фокусники. Мы здорово на этом поднаторели.
Она улыбнулась, глядя на меня так, как умела глядеть только на Алтае.
— Хорошо, что ты приехал. Мы ждали тебя.
— У вас тут крыша поехала, — я опять почувствовал приступ упрямства. — Я не собирался сюда приезжать. Я приехал совершенно случайно. Никто из вас не мог знать, что я приеду.
Мне хотелось обнять Ию. Потому я и грубил.
Она засмеялась.
Просто засмеялась, и мне сразу стало легче.
Я видел Ию, я к ней прикасался, — это было хорошо.
Я не знал, увижу ли ее завтра, позволит ли она себя поцеловать, — это было плохо.
И еще…
Я не знал, говорить ли ей о странных фотографиях, особенно о той, где мы с нею изображались целующимися именно в этом овраге.
Я невольно осмотрелся. Наверное, надо сказать.
И сказал.
Ия не удивилась:
— Фотографии в гостинице?
Я не стал крутить:
— Помнишь Славку? Ну, фотокор, с тощей шеей. Выглядит, как пацан, но на самом деле он мастер. Я отдал фотографии ему. Он обещал проверить — не подделка ли?
