— С ума сошел. Ты же их видел. Ночью пойдем, налегке, с фонарями.
Меня распирало любопытство: что могло так напугать взрослых, ко всему привыкших людей? И я видел: Юренев что-то такое знает. Он же впервые за два месяца покинул лагерь. Раньше из фургонов не вылезал, а теперь собирается ночевать на террасе…
— Тебя шофера разорвут, — предупредил я. — Шоферов-то ты никуда не пускаешь.
— У них такие оклады, что перебьются.
— Но что там? — не выдержал я, кивая вверх, на террасу.
Юренев изумленно моргнул:
— Сам не знаю.
Кривил, конечно, душой. Знал, куда идти, значит, знал, что там можно увидеть…
А увидели мы маленькую поляну, поскольку поднялись на каменную террасу не ночью, а вечером. Солнце почти село, но сумеречный свет позволял увидеть кусты, раздутый ветром пепел. Совсем недавно тут прошел пал, но почему-то остановился перед сухими кустами. Они должны были вспыхнуть, но стояли целехонькие, шуршали под слабым ветерком. Там же, под кустами, валялись рюкзаки геофизиков.
— Придется тащить, — вздохнул я. — Ты хоть знаешь, где нужно искать этих неврастеников?
— Зачем? — удивился Юренев. — Они тебя просили?
— Ты же видел, они насмерть перепуганы. Надо вернуть им вещи.
— Ну-ну, — ухмыльнулся Юренев, осторожно присаживаясь на старый пень. — Если ты такой альтруист, действуй.
Его ухмылка мне не понравилась, как не понравились раньше выцветшие от страха глаза геофизиков. А Юренев чего-то ждал. Сидел на пне, курил, поглядывал на меня и ждал, ждал чего-то.
Я неторопливо направился к рюкзакам.
Они лежали вповалку, там, где их бросили — два друг на друге и два в стороне в выжженном огнем круге. Я подтащил пару рюкзаков к пню и пошел за третьим. Юренев меня не торопил, но и не останавливал.
Чего он ждет?
Меня ударило током, когда я ступил на выжженную землю. Я не видел разряда, не слышал характерного треска, но всю левую ногу до самого бедра пронзило ошеломляющей рвущей болью.
Я вскрикнул и отступил.
Боль сразу исчезла.
— Ну? — спросил Юренев, не вставая с пня.
Я колебался. Я испытывал непонятный страх, лоб пробило холодной испариной. Но вернуться без рюкзака значило осчастливить Юренева. Я должен был повторить попытку, вот он рюкзак, в метре от меня, но меня охватывал беспричинный, убивающий страх от одной мысли об этом.
А Юренев, наконец, встал.
Тщательно загасив сигарету, он подошел ко мне, тронул успокоительно за плечо, твердо сжал губы, свел брови, напрягся и медленно-медленно дотянулся до рюкзака.
