Время желаний | страница 33

Ни разу не пришел ко мне с обходом, зато морфий здесь колют по первому же требованию. Как хорошо, что ты есть у меня. Я это хотел тебе сказать. Он был прав: я уже давно все понял, но слишком долго боялся признаться. Помнишь, как мы в Брюсселе после конгресса пошли в магазин, и я купил три платьица для Мартуси? Трех разных размеров? Просто я хотел представить ее в этих платьицах, когда меня уже не будет на этом свете…

От ее сестры из Польши звонка можно дождаться только в двух случаях: или кто-то родился в семье, или умер. Со времени последнего звонка, когда родился племянник, прошло много лет, а когда недавно приезжала невестка, то определенно не была в положении. К тому же у всех кузин уже давно миновал детородный возраст. Значит… Дрожание руки, перед тем как поднять трубку, формальные приветствия, пауза, всхлипывания на другом конце линии, а дальше – кажущаяся бесконечной тишина. Напряжение растет, зубы сжимаются крепче, и такое чувство, будто на шее затягивается петля… Парализующий страх. А потом… огромное облегчение, горячие слезы на щеках и долгое молчание. Уф-ф, не мама… Стало быть, он… Отец…

– Вот как вы думаете, сколько лет можно прожить в паническом страхе и не сойти с ума? Все детство? Всю молодость? Сколько можно сгорать от стыда, чувствовать свое бессилие, беспомощность? И каждый раз искать спасения в бегстве из дома? Как вы думаете, что должно было произойти, чтобы, услышав от сестры: «Сегодня ночью умер отец», ощутить в первый момент облегчение и благодарность?! Но это облегчение ненадолго: уже спустя минуту из всех закоулков памяти начинают вылезать демоны, причем все сразу. Как по команде. Видишь и слышишь всё так четко, будто это было только вчера вечером или даже час назад. Весь этот немыслимый ад. Скандалы, во время которых он, с разбитой головой, весь в крови и смердящий перегаром, с осколками оконного стекла на губах и в волосах, ломился в комнату через закрытую балконную дверь. Когда он безумствовал с пеной у рта, круша стулья о стену, смахивая со стола тарелки с едой и пиная мать. Когда я изнемогала от страха, видя, как он орет на тихо плачущую маму, забившуюся в щель между батареей и холодильником. Когда я хотела что-то сказать, но никак через горло не лезли слова: «Папа, перестань, не надо!», хотя я видела, что он ее бьет. А потом я бежала из дома куда подальше с онемевшей от страха, неспособной уже плакать сестрой-малышкой, понимая, что оставляю там беспомощную мать один на один с пьяным живодером, моим отцом. Бежала в отделение милиции и истерически молила о помощи, а потом несколько недель сгорала от стыда, что «заложила родного человека». Или когда приезжала бабушка, в смысле – его мать, и с плачем сообщала, что «папочку нашего снова посадили», а я молилась, чтобы ему впаяли срок побольше, и начинала считать дни до конца его отсидки. Но приходило время его возвращения, и мама врезáла три новых замка во входную дверь, а он снова вламывался через балкон и снова бил маму. Смываешь капли крови, что упали из носа, безнадежно испортив твою гордость – белые кеды, а ночью обдумываешь с братом планы, как бы так треснуть его в следующий раз, чтобы он сдох. А потом твой младший брат записывается в качалку, тренируется каждый день и обещает, что скоро, очень скоро он сможет всех вас защитить.