Спокойно, совсем не по своему обыкновению, Лейбман отворил дверь и осторожно заглянул в конюшню. Лошади, почуяв человека, повернули головы и от обращенных на него лошадиных глаз Лейбману сделалось не по себе. Он вошел в хлев. Лошади следили за ним и шевелили ноздрями. Перед ними были пустые кормушки. Лейбман подошел к лошадям, ощупал их опавшие бока и направился к выходу. Он как-то странно щурил глаза и виновато вертел шапку: «Вот так история, хоть сам запрягайся в воз!»
На пороге он наткнулся на Мотеля. Конюх шел с мешком за плечами. Немного растерявшись, он сердито скинул мешок на пол. Почуяв что-то неладное, Лейбман подошел к нему и крикнул:
— Погоди, Мотель! Что ты делаешь? Что у тебя в мешке? — Он схватил Мотеля за рукав, но тот вырвался:
— Оставь! Лошади! — Он снова поднял мешок и, тяжело дыша, стал насыпать муку в кормушки.
Опорожнив мешок. Мотель кинул его Лейбману и прокричал;
— Нате! Болячка им, о лошадях не заботятся! Биробиджанские дожди проглядели! — Он тяжело дышал и рукавом вытирал лицо.
— Где ты муку взял, Мотель? — дрожащим голосом спросил Лейбман.
— Взял… взял… Не все ли вам равно, где взял… Украл, и все тут! — ответил Мотель и сплюнул.
— Но Мотель! Такое дело?
— Какое дело?
— Муку…
Лейбман все понял. Ведь когда Хася показывала ему оставшуюся в мешке муку, Мотель стоял у дверей кухни и свертывал цигарку. И вот на полу валяется пустой мешок.
Лейбман стоит как скованный, в голове у него проносится страшная мысль, что будет завтра утром, когда Хася обнаружит, что муки нет? Однако он сдвигает шапку на затылок и спрашивает неуверенно;
— Как ты думаешь, Мотель… А если запрячь гнедого к карюю клячу?
— И что было бы? — Мотель делает вид, будто ничего не понимает.
— Они перетащили бы парочку мешков муки из Волочаевки.
— По такой дороге?..
Мотель смотрит широко раскрытыми глазами, надвигает козырек фуражки, будто стараясь лучше разглядеть председателя, и молчит.
— Так как же ты думаешь, Мотель?
— С ума сошел? — бросает Мотель и направляется к лошадям. — Эх, лошадки, хозяевам бы вашим такую жизнь! Ведь сколько раз говорили о постройке конюшни — «сейчас же», «немедленно», да так разговорами дело и кончилось.
Лейбман, совсем уже расстроившись, вышел.
Лошади снова вылизывали последние остатки муки из опустевших кормушек. Мотель думал, где бы раздобыть немного корма лошадям, пока привезут что-нибудь из Волочаевки. Он достал из кармана кусок газетной бумаги, оторвал клочок, насыпал махорки и скрутил цигарку. Сделал глубокую затяжку и, выпуская облако дыма, проговорил: «Ничего, покуда Мотель конюхом работает, лошадки от голода не помрут!»
