Прошло несколько недель, и я, уверенный в том, что устою перед его красотой, тоже пал ее жертвой. Сколько мог, я таскал его на руках – пока ему не исполнилось четыре или пять лет. Иногда со мной и вовсе происходило нечто позорное: когда я прижимал к себе мягкое голенькое тело сына, я невольно возбуждался. Чисто физическая реакция, не связанная ни с какими мыслями, приводила меня в смятение, в такие минуты я всякий раз отходил от сына. Когда Нора это заметила, она сперва приласкала меня, а потом его: «Ничего страшного, – сказала она, – я тоже чувствую его всеми своими органами».
Потом Эмануэле вырос, вырос быстрее, чем мы ожидали, и нам захотелось, чтобы он как можно скорее стал большим, – мы не понимали, что это обернется против нас. Он всегда казался нам недостаточно бойким, недостаточно ответственным, недостаточно логично рассуждал. Только с синьорой А. Эмануэле позволял себе снова стать маленьким ребенком, каким он себя и ощущал. Она брала его на ручки, долго укачивала, хотя мы давно этого не делали, разрешала капризничать и проявлять свои чувства с детским однообразием, помогала делать то, с чем ему, по нашему мнению, полагалось справляться самостоятельно (но разве мы с Норой не вели себя с ней точно так же и не позволяли за собой ухаживать?). Возможно, ее присутствие все сглаживало, мешало мне увидеть Эмануэле таким, каким он был на самом деле: не чудо-ребенком, а обычным и даже чуть менее способным, обидчивым мальчишкой, для которого что-то понять, особенно нечто отвлеченное, означало труд, страх, изматывающее повторение. Когда это обнаружилось, и нам, и ему было больно – наверное, из-за этого я до сих пор сержусь на синьору А., которая долго его прикрывала.
Помню один случай. Эмануэле уже второй год ходил в детский сад, но не проявлял склонности к рисованию, в его каракулях было что-то тревожное, а мы не обращали на это внимания (неужели в жизни так важно раскрашивать картинки, не заходя за контур?), по крайней мере, до того дня как я однажды не зашел за ним в сад и у шкафчиков – в раздевалке, где родители, бабушки и дедушки, стоя на коленях, обували своих чад, – не увидел автопортреты детей, нарисованные красками и расположенные прямоугольником на стене. Автопортрет Эмануэле, красовавшийся на видном месте, отличался от остальных: это было расплывчатое розовое пятно с двумя кривыми черточками вместо глаз. Эмануэле, заметив различие между своим портретом и другими, решил сразу все объяснить.
